Горняк. Венок Майклу Удомо

В кухне завязался общий разговор, но Кзуме разговаривать не захотелось, и, покончив с ужином, он ушел. На душе у него было гадко, муторно. Он вышел на веранду, стал смотреть на улицу. Слушал уличные шумы, старался их различить. Гадал, где может быть Элиза, чем она сейчас занимается и как там его домашние в деревне? И чем они занимаются? И сам засмеялся своим мыслям. Ему ли не знать, чем они занимаются. Сидят-посиживают вокруг большою костра — сейчас туда вся деревня стеклась. Одни болтают, другие пляшут, третьи поют. Молодые резвятся, старые смотрят на них. Ему ли не знать, чем занимаются у них в деревне… А вот здесь, здесь все другое. Здесь никто никому не доверяет. Лия говорит, здесь не жизнь, а борьба. Йоханнес пьет, потому что боится жизни. Папаша пьет не просыхая. Послушать Опору, так можно подумать, она тронутая. А ледащая Лина, как напьется, одни человек, а как протрезвеет, совсем другой, и тогда несчастней ее никого не сыскать.

А Элиза, прекрасная Элиза, которая с лету все хватает, разве она, если приглядеться к ней, не странная? Он знал, что любит ее, тоскует по ней. И в атом знании было много печали. Разве Лия не предупредила его, что Элизе подавай такого, чтобы читал книги, одевался, как белый, и говорил по-ихнему? Но ведь та же Лия говорила, что он Элизе люб, чтобы он брал ее силком. Да разве он посмеет? А по своей воле Элиза к нему не придет — не о таком, как он, она мечтала. Никогда не понять ему городских обычаев, решил Кзума, глядя на Млечный Путь. Старики говорили, что умершие становятся звездами. Интересно, а его мать, она тоже стала звездой? Значит, она сейчас на небесах и видит его оттуда? «Мама, мама, как мне найти тебя среди звезд? Видишь ли ты меня?» И тут же посмеялся над собой — вот дурак, не нашел ничего лучшего — со звездами разговаривать. Чем он умнее своего пса, который вечно лаял на луну? А луне от этого ни жарко, ни холодно.

Из дому вышла Мейзи, подсела к нему.

— Ты все сердишься?

Кзума поглядел на Мейзи: лицо ее морщила улыбка, смеющиеся глаза сияли.

— Нет, — сказал он.

— Ты в нее сильно влюбился?

— В кого это?

— Я подумала, ты поэтому сердишься.

— Не понимаю, о чем ты.

— Не важно… Лия мне сказала, ты в городе новичок. И давно ты здесь?

— Всего четыре дня.

— Из каких ты мест?

Голос у нее был хриплый, грубоватый, но в нем звучала подкупающая задушевность.

— С Севера, наша деревня за Солончаковой горой. А ты?

— Я здесь родилась.

— В городе? — Он с любопытством поглядел на Мейзи.

Мейзи разобрал смех.

— Ну да. В городе.

— И ты никогда не была в деревне?

— Нет.

— И тебе не случается тосковать по деревне?

— Нет. Раз я не бывала в деревне, разве я могу тосковать по ней?

— И ты не чувствуешь себя несчастной, как они? — Он мотнул головой в сторону дома. Мейзи снова засмеялась. Смеялась она громко, заливисто, но в смехе ее не чувствовалось издевки. Две женщины и мужчина, проходившие мимо, обернулись на ее смех, улыбнулись Мейзи. Мейзи помахала им рукой. Они ответно помахали ей.

— Кто они такие? — спросил Кзума.

— Кто их знает.

Кзума поглядел на Мейзи. Смотри-ка, она родилась здесь, а когда он спросил, не чувствует ли она себя несчастной в городе, она только расхохоталась.

Мейзи ухватила его за руку и не выпускала до тех пор, пока не отсмеялась. Потом подняла на него глаза, смахнула слезы.

— Да нет, Кзума. С чего бы мне быть несчастной? Мне совсем не нравится быть несчастной. Я люблю радоваться, смеяться, а иначе жизнь не в жизнь. Слышишь, на углу танцуют. Пойдем и мы потанцуем…

— Не хочу…

Мейзи потянула Кзуму за руку.

— Ну пошли же, Кзума, — упрашивала она.

— Не пойду.

Мейзи выронила его руку, посмотрела ему прямо в глаза.

— Ее ждешь?

— Кого?

— Сам знаешь кого. Элизу, конечно, кого же еще? Но ты ей не подходишь. Она выше метит, много о себе понимает! Ей подавай такого, чтоб ситары курил, как белый, и разъезжал в машине, и на буднях в костюме ходил. Зря ты, Кзума, тратишь на нее время, она тебе натянет нос. А я тебя научу веселиться! Я тебе покажу, что и в юроде можно жить. Пошли со мной…

— Устал я. Я только сегодня начал работать на руднике, мне надо отдохнуть.

— С тебя всю усталость как рукой снимет, пошли.

Она вытащила его с веранды на улицу. Пение, хлопки придвигались все ближе и ближе. Мейзи висла у него на руке, вертела бедрами, приплясывала, то и дело забегала вперед, кружилась, вздувая юбку колоколом, и, отвесив ему поклон, вприпрыжку возвращалась и снова висла на его руке. В Мейзи жила такая радость жизни, что она заражала и его. Глаза Кзумы повеселели, он улыбнулся Мейзи в ответ.

На углу улицы, под фонарем, группа мужчин и женщин собралась в кружок. Они хлопали в ладоши, топали ногами в такт стремительной мелодии. Одна из женщин запевала.