Горное селение

— Битому неймётся. Только от дела отвлекают, — произнёс Барук, мужик толстый и ленивый. От какого дела отвлекла его война, сказать было трудно. Обычно Барук сидел на завалинке возле своего дома и благодушно взирал на небеса.

— Пущай идут, — не согласился Зора — беднейший поселянин, отец всеобщего прислужника Хотича. — От войны у нас сила прибывает.

— Какая в тебе сила? Ты и пёрнуть-то звучно не можешь.

— Зато ты за всё селение стараешься. Люди думают, от леса смрад идёт, а он от тебя…

— Ну-ка, прекратили хай! — скомандовал водяник Клаз. — Сейчас гнать начнём.

По общему знаку селяне дружно взревели:

— Вон отсюда!

Единственное волшебство, в котором участвовали все сельчане без исключения. Во всяком ином деле каждый был сам за себя и только чужаков гнали сообща. Зато и результат такого колдовства был впечатляющим. Шеренги воинов смело, словно колонну муравьёв, если провести по ним мокрой тряпкой. Солдаты катились по склону, ударяясь о валуны и скалы, многие внизу уже не вставали, убившись до смерти. Городской оркестр в полном составе переломал руки и ноги, лишь медные трубы остались лежать на том рубеже, куда добралось войско.

Враг в панике бежал, в чём никто и не сомневался.

Потом началась работа, обязательная, хотя и недостойная звания чародея. Надо было собрать оружие и иные не волшебные вещи и отнести их на свалку трофеев. То было единственное время, когда дозволялось касаться металла. Трупы убившихся изничтожали магическими способами. Сами нападавшие за своими покойниками отчего-то не приходили.

Арчен таскал на свалку большие и малые медные трубы, которые в руках нападавших издавали непереносимый шум. Ужасно хотелось дунуть в трубу, послушать, как она завоет, но на глазах у старших это никак нельзя было сделать. Зато он сумел подобрать и спрятать за пазуху крошечную дудочку. Хотелось верить, что тот, кто дул в эту дудку, остался жив и сейчас лечит синяки и шишки.

Следующая новость облетела селение со скоростью ветра. На Никола, сына лавочника, навели порчу.

Жители селения болели часто. Бедняки — поносом, богатеи — пролежнями и прострелом. Если хворого скручивало не сильно, то он лечился сам, травками и простенькими заговорами, а когда становилось совсем худо, звали Пухану — лекарку, у которой и заговоры и тайные средства были посильнее. Пухана любила повторять: лечу от всего, кроме смерти, но, взглянув на руки Никола, старуха отшатнулась в ужасе и забормотала охранные заклинания. Да и было с чего: обе руки по самые запястья покрывала грубая короста. Местами пересохшая, пергаментная кожа лопнула, и там сочилась сукровица. Страшные были руки, и можно понять испуг Пуханы.

— Ты, давай, лечи, — поторопил Порш.

— Не по мне болячка. Это не хворь, это порча. Да не простая, а со снадобьем, — Пухана наклонилась, шумно понюхала изувеченные руки. — Точно. Никак белой ртутью твоего парня изурочили.

— Вот как? — прохрипел Порш. — Значит, это чёртова нищебродка расстаралась? А я гадал, зачем ей белая ртуть понадобилась? Что же, с ней я быстро разберусь.

— И с сынком её, Арченом, — подтявкнул Никол. — Он мне на людях белой ртутью угрожал. Всё селение видало.

— Заткнись. Сынка тоже не оставлю. Они у меня все наплачутся. И ты, бабка, тоже хватит бормотать. Сглаз будут старики снимать, а ты говори, как язвы лечить.

— Не так это просто будет, — сразу успокоившись, заговорила Пухана. — Полотно возьми льняное, смочи розовым маслом и бинтуй руки. Повязку меняй каждый день, а то, что снял, тут же в огонь бросай. Да смотри, сам берегись, чтобы не отравиться. И нечего морщиться, знаю, что дорого. Ежели тебе такое лечение не по карману, то гони сына в лес, пусть там подыхает.

— Мне всё по карману. Но Мурава, со своим выводком, мне за всё заплатит с процентами.

Разговор шёл как бы с глазу на глаз, не считать же за свидетеля болящего Никола, но недаром говориться: что знают трое, знает и свинья. Любимая доченька Пуханы, лапушка Пасенька, хотя и была выставлена на улицу, но, по своей всегдашней привычке, разговор подслушала и тут же помчалась разносить свежую новость по селу.

Обычно по вечерам Мурава с детьми ели чечевичную похлёбку. Не так это трудно: наколдовать горстку чечевицы, луковку, а, если получится, то и морковинку. Главное, чтобы чечевица вышла свежая, иначе вариться похлёбка будет до скончания века. Но и без того похлёбку приходится кушать вечером, когда она укипит в семейном горшочке. Отличная вещь, вечерняя похлёбка, если бы не она, семье пришлось бы сухомятничать, а это уже вовсе никуда не годится. Ещё бы соли самую каплюшечку, не в похлёбку даже, а присолить лепёшку, но соль это такая вещь, её самостоятельно не наколдуешь, а откуда она берётся у лавочника, не знает никто.

Мурава перелила похлёбку в миску, откуда будут хлебать все трое, раздала лепёшки: Арчену чуть побольше, Луре поменьше, и в этот момент снаружи раздался тонкий голосок:

— Тётя Мурава, выдь на минуту. Чо скажу…