Горные орлы

— На самом деле, кому, как не женщине, в первую очередь колхоз во всем облегчение несет. Перво-наперво, для многодетной матери — ясли. А у тебя их, Митродора, вон какая борона! — Марина тоже указала на торчащие с полатей головенки.

— А в яслях вы их что — сеном кормить станете? — попробовал было перебить Марину Лупан Каллистратыч, сведя речь на шутку.

Но Митродора так сверкнула на него большими черными глазами, что старик беспокойно начал расстегивать к застегивать пуговицы у воротника рубахи.

— Второе дело… — продолжала Марина.

Старик решил не сдаваться в вопросе о яслях.

— Ясли, ясли!.. А кто у вас в яслях руководит? Старая девка Наталка Подтелкова, злючка, колотит ребят чем ни попадя… Видали мы ваши ясли. Ври про ясли, Марина Станиславна, больше, чтоб верить дольше…

Митродора спустила с колен Сосипатру и гневно поднялась.

— Батя! Да ты дашь женщине об кровных наших делах поговорить?..

— Таким дурам, как Наталка, цена в базарный день за пучок — пятачок. Детей переуродовать — раз плюнуть. Вот если бы ты, Марина Станиславовна, сама за ясли взялась… — пробормотал Лупан Каллистратыч.

— И возьмусь! Сама возьмусь! — неожиданно и для себя и для Селифона сказала Марина.

Потом, мирно разговаривая, пили чай, Марина взглядывала то на Митродору, то на Селифона.

Хозяйка поставила на стол все, что у нее было вкусного. От чая и хлопот с гостями Митродора раскраснелась, похорошела еще больше.

Гостей хозяева провожали до ворот. Прощаясь с Селифоном и Мариной, старик Федулов хлопнул Митродору по круглому, литому плечу и шутливо сказал:

— Ока у нас тихонькая, молча кусает…

Митродора вышла замуж шестнадцати лет. Высмотрел невесту Лупан для смирного, как овца, единственного своего сына — Палладия в деревне Светлый ключ.

Жили в этой, такой же глухой, как Черновушка, деревне бородатый раскольник, работящий мужик Аким Колосов и его жена — веселая смуглолицая Анна.

Откуда они пришли в Светлый ключ еще молодыми и сильными, с двумя котомками за плечами, никто не знал. О прошлом раскольники не любили расспрашивать, а сами Колосовы не говорили.

С двумя парами рук и на вольных землях не нахозяйствуешь: нанялись они в работники к светлоключанскому богатею — Спиридону Куприяновичу Мяконькому. И прожили у него шесть лет. Последние годы Аким все требовал расчет, а Мяконький все отвиливал: «Живите — работайте без думушки. Присмотрите что вам надо — получите чистоганом, — зараз и сядете на свое хозяйство…»

Родилась у них дочка, и назвали они ее Митродорой. Пристал Аким с ножом к горлу хозяина: «Рассчитайсь, собираемся мы в Черновушку на жительство. И избенку уже приглядели и пасечонку, договорились за полтыщи, с тебя же нам поболе тыщи причитается».

Не стал упорствовать Мяконький — рассчитался честь честью, при свидетелях. Баню приказал вытопить, медовухи поставил. Попарились, выпили. И распростились по-хорошему. Завернули дитя в одеяльце, барахлишко в котомки и ночью, по совету хозяина, тишком от завистливого, лихого глаза, ушли горной тропой, вьющейся над порожистой Черновой.

Ушли, и как в воду канули.

Утром поехал на пасеку светлоключанец старик Нестор Кривоногов и на крутом повороте, где тропа вплотную подходит к обрыву реки, уперлась у него лошадь: храпит, стрижет ушами. Спешился старик и увидел два черных пятна крови, а чуть подальше, в камнях, шевелился завернутый в одеяльце, охрипший от крика ребенок. Подобрал старик ребенка, вскочил на коня и — в Светлый ключ. Поднял шум. Прискакали мужики. В камнях, над обрывом, нашли только простреленную Акимову шапку.

Убийца руки-ноги не оставил. Погалдели мужики и вернулись. Родни у Колосовых не было. Дело заглохло.

Ребенка «из милости» взял тот же бездетный Спиридон Куприяныч Мяконький. С безродной казашкой, пасшей Спиридоновых коров, и выросла девочка-приемыш.

Жила Митродора с седой, оглохшей от старости Кульзижирой на задах двора вместе с телятами в работницкой избушке, провонявшей дегтем и лошадиной сбруей.

Скота у Мяконького — полон двор, а зимой Митродора управлялась с ним одна. Сложилась и окрепла, точно из бронзы отлитая, на редкость красивая девушка очень рано. В пятнадцать лет на семи упряжных меринах, в одном зипунишке, без рукавиц, в трескучий мороз ездила за сеном. Выедет на рассвете, а к полудню — обратно. И воза — выше дуги. Распряжет лошадей, задаст корму на ночь и — «на вечорку»: в мать пошла девушка — и попеть и поплясать любила Митродора.

От парней отбою не было, но держалась круглая сирота строго. От крупного, жилистого ее кулака на глазах у всей деревни упал наземь один из не в меру ретивых поклонников, вернувшийся со службы подгулявший солдат Агафон Коротеев. И когда отлежался, пришел в сознание, сказал: «Это не кулак, а молот. Им только по перволедью налимов глушить».

Дразнящая красота девушки не давала спать и толстому сластолюбцу Мяконькому. Спиридону Куприянычу было под шестьдесят. Похоронил он трех жен, женился на четвертой — тридцатилетней богатой вдове — Василисе Касаткиной. И все-таки не раз воровски проникал он в работницкую избушку к «богом данной дочушке» — Митродорушке.