Горные орлы

— Он на меня в крик, в реворьвертный щелк, а я ему тихонечко: «Ты, говорю, товарищ, сидишь не за белым столом, а за красным. Так зачем же ты по красному столу кулаком лупишь?..» Подумайте, мужички, он учит меня, как за скотом ходить, когда я в скотном дворе под коровой рожденный.

«Ну, — говорит он, — еще что скажешь, собачья кровь!» Накинул я на него вот так гляделками, — Лупан Каллистратыч просверлил мужиков взглядом дегтярно-черных, не по-стариковски искристых глаз, — и говорю: «Не запряг — не нукай, не рви меня пополам да надвое». Было у нас с ним!.. Спасибо, отступился. А не то либо я лег бы в гроб, либо его в доски упорствием своим вогнал…

Адуев часто встречался с Федуловым.

— И вошел бы к вам, но непорядков много у вас. Скажем, день человек работает, как верблюд, а ночью на собранье до третьих петухов корпит.

Селифон запретил вести собрания в страдную пору более двух часов. И вскоре же об этом он прочел в газетах постановление правительства.

— То есть всей бы душой я к вам, Селифон Абакумыч, — при новой встрече разговаривали они, — но непорядков, непорядков много.

— Сказывай о непорядках, — улыбался председатель.

— Ну сам ты подумай, какая у вас жизнь. Чертомелите вы с утра до ночи, от снега до снега. Живете в поле до тех пор, пока грязью не зарастете. Селифон Абакумыч, да ведь машине и той разумный хозяин отдых дает, иначе перегреется, перегорит. Возьми-ка ты одноличника, он работает с понедельника до субботы, как бык. Но перед праздником вечерком в баньке попарится, покупается, стакан-другой после бани медовушки протянет и без всякой заботушки — храпака. Все у него жилки на место встанут. А в воскресенье, ежели вёдро еще, с обеда ему уж нетерпится: «Надо докосить, домолотить». Отдохнул человек, вот его и тянет на работу. Без отдыха-то у нас во всей деревне один Омелька Драноноска ворочал, да и тот в двадцать лет трехъярусную килу нажил… Тысячелетье ведь так работа в человеческую природу вошла… У вас же в страду нет роздыху. Другой тайком от бригадира в кусты утянется отдохнуть. Спит, как заяц на меже, и думает: «Вот накроют и оштрахуют…» Нет, я еще подумаю, посмотрю, куда вы заворачивать будете…

Адуев решил построить бани в полевых станах и ввел обязательные часы отдыха после мытья.

А при новой встрече опять говорил ему старик:

— Маленько подожду, пока непорядки не выведете. Оно, как сказать, не легко, надо прямо сказать, и в одноличной жизни жарко и летом и зимой приходится. У вас — машины, у вас легче, не дурак, — вижу. Но привык, на свое горе, к одноличному своему тулупу, хоть убей. Эдак же вот один мужик и летом в бараньей шубе ходил. Ему говорят: «Что ты, глупец, в кожухе-то паришься?» А он: «Я, говорит, мерзлых видал, а пареных что-то не видывал…» Вот и я этак же: лучше летом в тулупе… — смеялся гораздый на побасенки Лупан Федулов. — Совсем, совсем склоняюсь я до вас, но куда это годится… — опять говорил Федулов.

Селифон понимал, что середняк этот долго еще будет летом ходить «в тулупе», примериваться, ночи не спать, думать, но уж если надумает и решит, работать будет в колхозе так же отлично, как отлично он работает дома.

И теперь, когда водопровод к скотному двору начинали строить, а вся деревня только и говорила, что о воде по трубам, которую впоследствии проведут в самые избы, Адуев решил сходить к Федулову.

Селифон давно задумал склонить прекрасного соболятника Лупана стать бригадиром второй охотничье-промысловой бригады вместо нерасторопного, малоопытного Ляпунова.

— В первую же зиму такой бригадир втрое против Ляпунова соболей добудет, — говорил он жене.

Решение Марины отправиться с ним к Федулову смутило Селифона. Он боялся, как бы она не помешала ему вести беседу с упрямым, резким стариком.

Дорогой Селифон рассказал Марине, что красивая молодуха Федуловых Митродора, как и свекор Лупан, остра на язык. Сын Федулова, тихий нравом Палладий, «под коготком» Митродоры, и даже сам старик — у нее в руках.

— Работают все трое — с литовками ли на покосе, с серпами ли на поле — весело, с шуткой, и как с огня рвут.

А старик Лупан хоть и под шестым десятком, но еще черту рога сломит.

В просторной «круглой» избе с огромной русской печью, с полатями, с зыбкой, качающейся на гладко обструганном «очипе», помещалась вся многочисленная семья Федуловых.

Хозяева кончали ужинать.

С лавки поднялась круглоплечая смуглая женщина с густыми черными волосами, туго скрученными на затылке, и певучим, приветливым голосом пригласила:

— Проходите-ка в передний угол!

По тому, как молодуха взметнула тонкие, словно нарисованные брови на свекра и мужа, приказывая им потесниться, Марина чутьем женщины угадала, что действительно главное лицо в доме — красивая Митродора.

— Садитесь-ка! — отодвигаясь на лавке, одновременно сказали отец и сын.

Оба Федуловых ростом и лицом сходны. Только у старика Лупана построже глаза, потверже и посуше губы да борода погуще. Короткая, толстая шея, высокая, нестариковская грудь и подбитые в скобку черные волосы без единой седой струи были в точности, как и у сына.

Селифон и Марина сели рядом с хозяйкой.