Горные орлы

В полдень солнце пылало над головой. Люди изнемогали от зноя и работы. За обедом ели картошку со сметаной, за ужином — тоже картошку со сметаной: хозяйственный председатель экономил на всем.

— Наварных бы теперь щей, товарищи, — посмеялся он.

— Мясца бы! — подхватил Погоныш.

В глазах Рахимжана вспыхнули огоньки:

— Махан[24]! Ой-бой, Погонка, что и скажет тоже!

Тихон заявил Дмитрию:

— У меня пасека из головы нейдет. Как-то там без меня один старичонка управляется? Сбегаю-ка я к нему, доведаюсь.

Седов одобрил его решение.

Тихон лежал на Листвяженском хребте в кромке леса. Впереди раскинулся казахский аул, в жаркие летние месяцы обычно выкочевывающий из долин со своими стадами на высокогорные пастбища.

Продымленные, почерневшие от времени, дырявые юрты широко были раскинуты по травянистому плато. Полуголые и совсем нагие загоревшие досиза ребятишки подгоняли к юртам выгулявшихся широкозадых кобылиц. С низко притянутыми к волосяным арканам головами томились жеребята-сосунки.

«Сейчас казашки кобыл доить станут, потом — коров. Погалдят немного и уснут…» — думал Курносенок.

Нагую нищету прикочевавшего аула рассмотрел Тихон по рваным юртам и голым ребятишкам.

В деревянные ведра-чилики казашки выцедили из атласных теплых вымен кобылиц жидкое голубоватое молоко, — завтра из него они заквасят кумыс.

Ночь успокоила ржание жеребят, мычание коров, крики ребят. Выдоенные коровы разбрелись в разные стороны. Некоторые из них паслись рядом с Курносенком, а он все еще лежал, подрагивая не то от холода, не то от волнения. Одна из нетелей совсем близко подошла к нему, жадно хватая сочную траву. Учуяв человека, телка, фыркнув, отпрянула в сторону. Тихон еще плотнее прижался к земле.

— Я вот тебе пофыркаю, окаянная бестолочь!

Он нащупал спрятанную в листьях веревку. Потом ползком обогнул пасущуюся поблизости с нетелью другую молоденькую телку и тихонько стал отжимать их с поляны на лесную тропинку. В лесу Тишка поднялся и уже спокойно погнал нетелей в насторожившуюся черноту.

Снежные вершины розовели на горизонте — из-за них выкатывалось солнце.

Тихон обмыл руки. Несколько раз воткнул лезвие ножа в землю и сунул его за голенище. Мясо, завернутое в шкуры, он спрятал у тенистого утеса.

И как только скрыл следы преступления, радость, и покой охватили его.

В лесу Курносенок выспался и на покосный стан поспел к раннему обеду. С собой он принес заднюю ногу нетели. Артельщики в дальнем конце покоса дометывали скирду. Тишка набил казан жирным парным мясом. В его движениях была взволнованная торопливость: он спешил до перерыва сварить обед.

Котел бурлил, плескал через край. От супа тянуло крепким наваром. Тишка несколько раз порывался взять жирный кусок, но чувство душевной приподнятости, не оставлявшее его с утра, запрещало ему одному, без артельщиков дотрагиваться до соблазнительного мяса.

«Потерпи, Тихон Маркелыч! Коли работать вместе, то и есть будем вместе. Эх, и попотеют мужички! Особенно Зотейка. А Рахимжан! Глаза-то у них на мясо, как у волков, заиграют… Вот вам и Тишка, беззаботная головушка!»

А он, Тихон-то, обо всей артели заботник.

«Мы еще и не это можем… Погодите! В артели я захребетником, объедалой не буду».

Герасим Андреич со скирды давно уже заметил на стану человека и вначале было забеспокоился: «Не украл бы чего». Но, увидев костер, догадался, что вернулся с пасеки Тихон. Петухов сказал Дмитрию сверху:

— А ведь ты, Митрий, пожалуй, умней всех нас оказался. Мужик-то землю роет. Смотри-ка, уже и с пасеки успел вернуться и, кажется, картошку варит. Сердце, говорит, о пасеке выболело…

Седов смущенно потупился и вначале не нашелся что ответить.

— Я, что же, Герасим Андреич, я тут ни при чем, хотя бы и насчет Тишки. Сам знаешь, какой у нас в плане прорыв… — уже по дороге к стану отозвался на слова Герасима Дмитрий.

Большой артельный котел с крепким, раздражающим наварным ароматом мяса Тишка поставил на середину круга.

— Прошу покорно хлебать проворно, дорогие товарищи! — поклонился он и отпрянул в сторону.

Запах мясного супа обдал артельщиков.

Дмитрий Седов выронил ложку.

Зотейка Погоныш сквозь пар заглянул в котел и ахнул:

— Братцы, не продуешь! Не продуешь жир-то!

Рахимжан трясущимися руками поддел вилкой дымящийся кусок мяса.

Тихон смотрел в глаза Седову и вдруг начал бледнеть и холодеть, словно ранний заморозок пополз по его спине до самого затылка.

— Где? — спросил Седов.

— Кыргызы… У них сам бог велел… Чтоб нехристь жирел, а православный человек тощал… — чувствуя суровый приговор Седова, безнадежно защищался Тихон.

Слова, заготовленные им раньше, казавшиеся такими убедительными, теперь показались жалкими, ненужными.

— Да ведь я же, товарищи, не для себя, я еще и кусочка единого не проглотил… — Из глаз Тишки брызнули слезы.

Рахимжан положил недоеденный кусок мяса прямо на землю и сидел неподвижный и холодный, как каменная баба на скифском кургане.

— Сколько? — поднялся Седов и шагнул к Тишке.

Лицо секретаря было багрово, под тонкой кожей перекатывались желваки.

Тишка попятился было от него, но вдруг решительно остановился.