Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

— Память на цитаты у меня дырявая, я этих слов не помню. Но я знаю, что где-то здесь, на бывших Воробьевых горах, Герцен и Огарев дали клятву всю жизнь свою посвятить народу, — сказал Владимир и слегка прислонился к Александру, толкнул его плечом.

— «…постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу», — медленно проговорил Александр. — Вот так у Герцена сказано.

— Начетчик! Зубрилка! — добродушно засмеялся Владимир.

— Нет. Ты же знаешь, как я всегда ненавидел зубрежку. А это запомнилось потому, что слова-то особенные. Возвышенные. А такие слова всегда глубоко западают в душу.

— Сказано тоже возвышенно!

— Ну и что же? Пусть! А балаганить бессмысленно где-нибудь за столиком в ресторане — это лучше? Останешься потом один, переберешь в уме всю эту трепотню, и станет противно-противно.

— Живем на земле, Саша…

— Земля только и рождает все прекрасное!

— И гадов тоже, — Владимир снова засмеялся. — Я понимаю. Ты предлагаешь нам повторить клятву Герцена и Огарева: пожертвовать нашей жизнью на избранную нами борьбу. Отлично! А ты не выяснял, какого роста были Герцен и Огарев? И мы с тобой — какого роста?

— Без балагана!

Владимир сделался серьезным. Изучающим взглядом скользнул по лицу Александра, потом повернулся к Москве, той, которая за рекой, за светлыми просторами Лужников уходила в бескрайние дали. Сквозь дымчато-сизый туман по-особенному ярко поблескивали золоченые купола кремлевских соборов. Словно стремясь притянуть к себе все остатки лучей заходящего солнца, выпячивались вперед тяжелые громады высотных зданий. Над ними белой метелицей кружились голубиные стай. По крутой насыпи тащился бесконечный состав: цистерны, цистерны, потом открытые платформы, загруженные высокими белыми ящиками, автомашинами, приподнятыми на дыбы, потом снова цистерны…

— Клянемся! — негромко проговорил Владимир. И подал руку Александру.

— Перед лицом Москвы! Перед лицом Родины! — торжественно отозвался Александр. — Клянемся ничем не опозорить своего доброго имени, всю жизнь свою посвятить борьбе за счастье людей. Быть честными и справедливыми во всем.

Он потянулся, неловко пытаясь обнять Владимира, но тот сердито загородился локтем:

— Ладно! Мы не в театре. Можно и без красивых жестов.

— Клятва должна быть как клятва, — виновато сказал Александр.

— Помнится, Герцен писал, что и свою клятву, позже, он счел театральной. Чего же нам с тобой спустя сто лет повторять ошибки классиков?

Александр поморщился:

— Володя, ну зачем опять балаган? Нас же здесь только двое.

— От смысла нашего обещания я не отказываюсь, — лениво сказал Владимир. — У меня память плохая только на чужие цитаты, а свои слова я всегда хорошо помню. Разве этого мало?

— Нет конечно…

— Ты хочешь, чтобы я стал на колени, поцеловал холодную сталь шпаги, расписался на пергаменте собственной кровью? И я сделал бы это, Сашка! Если бы… Если бы нас было здесь действительно только двое. А мы стоим — ты погляди! — «перед лицом всей Москвы». И на меня с тобой отовсюду тоже посматривают. Сам знаешь, я очень люблю балаганить на людях, но балаганить, произнося публично клятвенные слова, я не стану.

— Да разве…

— Времена нынче иные, не герценовские, — Владимир подавлял все попытки Александра вставить хотя бы несколько слов. — Двадцатый век, вторая половина. Физика, химия, высокие скорости, высокие энергии, высокий к.п.д. На земле нынче все происходит проще, земнее. Не тоскуй, Саша, по герценовским временам! И перестань озирать ангельским взглядом макушки кремлевских соборов. Долг гражданина перед родиной во все времена и эпохи остается незыблемым. — Он хлопнул Александра по плечу: — Вот что, давай-ка лучше сядем в троллейбус и в приличнейшем месте скрепим наше обещание. Строго по ритуалу наших дней, не кровью, а бутылочкой саперави. Не бычись! Конечно, я балаганю. Но балаган ты уж мне оставь. В этом — и я и вся жизнь моя!

Он потянул Александра за рукав, сдержанно похохатывая и подмигивая. Александр отрицательно затряс головой, отмахнул упавшую на лоб тугую прядь волос.

— Не надо так, Володя… Не надо… Как ты не понимаешь? Ну, отпусти! Куда ты меня тянешь?

Владимир снова сделался серьезным.

— Понимаю ли? Все понимаю, друг Александр Иванович… — И раскололся звонким хохотом: — Вот черт, сочетание точно такое, как и у Герцена, — Александр Иванович. Раньше я и не замечал. А вот у меня нет ничего огаревского… Да ладно, ладно, понимаю я все. Но ровно в девять часов двадцать минут на одном из углов меня будет ждать хорошо и тебе известная Римма. Если здесь задержаться хоть немного, я рискую явиться на свидание только с самим собой. Римма не ждет даже одной минуты. Едем, Сашка! Едем, Александр Иванович!

— Ты в ресторан меня зовешь или…

— Нет никаких противоречий! Железная логика: сначала за Риммой, а потом — в ресторан. Точнее, в кафе. Да-а, втроем! Приобщим девушку тоже к нашей священной клятве. Достойна вполне. Жанна д’Арк! И святая. И воин. Блузку носит силоновую, а под блузкой — кольчуга. Едешь?

— Н-нет…