Город

— Ну, если честно, я не уверен, что хочу поднимать восстание, тем более не уверен в том, что у меня это получится, — он насупил брови. — Я как минимум ещё слишком молод для этого. В повстанческом пожаре гибли люди и ничего в итоге не поменялось, посадили нового Капитана, который такой же Капитан как и прошлый. Какой смысл поднимать восстание, если ничего не меняется?

— Паш, вот я тебе щас скажу прямо, ты идиот. А если человек на тебя дуло пистолетное направит, ты метаться будешь или спокойно примешь пулю в лоб? Вот тут-то и оно. И нет, я считаю, что ты уже достаточно взрослый, чтобы принимать подобные решения. Это твой шанс, это шанс каждого из нас. Теперь судьба всего Города на твоих плечах, — Фёдор Абросимов подловил себя на том, что слишком уж разошёлся со своим писательским пристрастием к широкому размаху словца, не стоит возлагать на парня слишком много.

— А что если Капитан узнает? — Засопливил скрипач.

— Боря прячется там уже хер пойми сколько, а у него была ведущая роль в восстании, и ничего, он не сидит на месте и не спрашивает себя, а что если Капитан узнает, а что если Капитан накажет. Паша, ну что ты как размазня?

Музыкант нервно заскрёб ногой по половицам, его лицо вдруг скривилось, стало каким-то невероятно некрасивым. Руками он спрятал глаза и уткнул локти в стол.

— Ну, ну, то ли ещё будет, Паш. Ну полно тебе, сынок, не плачь. Прости, я слегка перегнул, на самом деле я прекрасно понимаю тебя — я тоже боюсь. Бояться нормально, только дурак не боится. Особенно тяжело держаться в этом Городе. Страх — это… это штука липучая. Страх пропитал поры людей. Как здесь быть политичным? Ну, ну, — похлопал он его по плечу. — Супчик остыл, но ты поешь, наберись сил, успокойся.

Павел утёр слёзы и зачерпнул ложкой супу. Пролил внутрь рта и проглотил. А затем ещё одну.

— Ну вот, видишь? Всё хорошо, — дядя Федя смотрел на него невероятно добрыми проницательными глазами.

Из под стола внезапно вылез мальчишка, помощник Хозяина.

Они оба онемели от страха, Фёдор схватил мальчишку за локоть, не дал ему уйти, придвинулся к нему так, что их лица чуть ли не соприкасались, и спросил грозно:

— Что ты слышал из нашего разговора?

Мальчик замялся, увидев звериную злобу в глазах Фёдора, растерялся и сказал правду:

— Всё.

* * *

Солнце садилось, ввергалось в пучину белоснежного пуха, словно голова золотой статуи в перистую подушку.

Они бежали.

Ружьё, всё-таки вырванное у мертвеца, оказалось тяжелее, чем могло показаться, оно тянуло Эмиеля вниз, он шёл последним.

Впереди всех бежал Щека, разрезая туловищем и коленями снега, пробиваясь сквозь сугробы. Пётр следовал за ним, стараясь попадать точно в оставленные им следы, кричал и указывал пальцем куда им бежать.

Позади завыло многоголосие звериных глоток, Петру будто бы вынули все органы, а что осталось, было завёрнуто в железные цепи. Он обернулся и увидел пятерню разъярённых косматых волков. Они были похоже больше не на зверей, а на огромные комки шерсти и мяса. На кончики пальцев матери-пустоши, которая решила закончить то, что начинала ещё в котловине. Не было никакого спасительного осколка льда впереди, некуда было спрятаться.

Их последним шансом был дредноут, но только если он выплывет прямо сейчас из-за одного из заснеженных холмов и явит себя.

И он явил. Грузный, строгий, поржавевший и покосившейся, металлический корабль покоился на вершине горы точно птица коршун перед хищным броском.

По последним разведданным дредноут находился на снежной глади, но никак не на вершине ледовой горы. Как он там оказался — было вопросом не менее важным, чем вопрос о том, как туда взобраться.

— Вот он! — Завопил Пётр, пытаясь вселить в соратников надежду.

Эмиль пытался догнать их обоих, поднял глаза кверху, нащупал клюв корабля, свисающий со скалы, и вконец потерял силы. А звери тем временем уже окружали его. Пётр бежал некоторое время, оборачиваясь назад, но в конце концов не выдержал и развернулся, окликнув Щеку.

Эмиль харкался, выплёвывал свои лёгкие. Еле-еле он взбирался на пригорки и статуей падал с них, чтобы снова встать и бежать, не умеючи перебирая одеревеневшими ногами.

Воя уже не было, но был рык. Звериный страшный рык, как извещение о неминуемой смерти.

Эмиль пытался позвать на помощь, но снег застил ему глаза, он ничего не видел, а слова костями застревали в горле. Лишённый всех сил, Эмиель упал, оперевшись на одно колено, потянул за ремень, направил ружьё на оскаленную морду несущегося на него существа. Он мог поклясться, что за мгновение до своей смерти увидел на чудовищно острых клыках ошмётки крови, мяса и рыжих волос.

Эмиель спустил крючок.

— Да уж, Предатель, и за что же тебя только так прозвали? — С улыбкой вопрошал Капитан, адресовав вопрос даже не столько ему, сколько куда-то в открытое небо.

— За дело, наверное, — ответил Предатель.