Город

У края улицы начинается лесопарк, и мокрая густая трава, избегнувшая камня, вырывается беспорядочно из-под ног, торчит упрямо и спутанно, как шевелюра проснувшегося человека. Ногам удобней и мягче шагать по песчаной тропинке. Взгляд пробегает каменную старинную дачу, заросшие неглубокие пруды, яблони, лиственницы, низкие кусты и овражки. Все это городское: растрепанное и случайное.

Созрели семена подорожника. С шершавого стебля ссыпаются мелкие семечки в треугольниках-колпачках.

Поднимаешься, и утомленные после рабочего дня глаза устремляются в небо. Заслоненное облаками, даже и так оно высоко и изменчиво: узоры мороза, густой желтый пар над кастрюлькой, упавший в чистую воду пух с тополей. Замечаешь, насколько ближе тебе вещественная повседневность, нежели небо, если его ты с ними сравниваешь, а не иначе. Небо единственное, чем мы еще обладаем, поскольку сами не там. Самолетик выглядит игрушечным и несерьезным, возможно долго провожать его взглядом: представлять расстояния и видеть возможность полета – путешествия, долгого удаления…

4

Помню ведь: В начале было Слово. И что Слово было у Бога. И Слово было Бог. Понимать ли это буквально? «Священный трепет» – явление безусловно реальное в темные ночные часы, когда свет лампы выделяет на столе страницы книги: Рильке, Цветаева, Пастернак.

На бессловесные твари не возлагают ответственности, ибо не ведают, что творят. Слово есть мысль, осмысление, и – вслед за этим – мужество понятое принять. Легкомыслие – неглубина, недалекость, а значит, слабость.

Вдруг начинают тревожить деревья в окне. Я говорю себе: клен. Зеленая черепица. Что еще? Молодость дерева и безусловность его нахождения здесь. Нет, не так… Деревья живут, живые и… неподсудные.

Это к собакам мы уже начинаем цепляться: «Плохая! Так делать нельзя!» Или: «Хороший пес!» А, впрочем, мы остаемся одни и отвечаем.

Собственно, что в нас такого…

5

…Печатаю под диктовку длинный текст в примитивном тяжелом стиле, спешу, задыхаюсь от чуждости темы и фраз, в голове в то же время возмущенные слабые мысли-протесты – им приходится прорываться с трудом сквозь навязываемые слова, а я же сама их глушу, утишаю, чтобы не сбиться, при этом злюсь. Неясные недодуманности едва маячат во внутреннем монологе – теперь бы их не забыть, а точнее: понять, что это промелькнуло живое в тяжелеющей голове.

Постоянное чье-то присутствие – самое худшее: болтовня, препирательства или еще больший шум, от которого избавление невозможно, ибо это и есть собственно жизнь здесь: взаимодействие и столкновения с посетителями и сотрудниками, людьми знакомыми и впервые увиденными, каждодневная вовлеченность в чужие заботы – тех, кто беседует рядом, спорит в соседней комнате, общается по телефону.

Мысли словно тонкие нитки в неряшливом грубом плетении жизни, в которое вглядываюсь с напряжением (слишком многое отвлекает), – в опасливом предвкушении их тяну, боясь торопливостью потерять едва найденное.

Куски украденной жизни – сбор ярких, но все же осколков. Песок, взятый пока без умения строить. Едва размятая глина, незавершенность.

6

На подоконнике желтая лапа. Кленовые листья нам дружественны, особенно в сентябре. Зеленую безличность травы они одушевляют теплым цветом своих раскрытых ладоней. Их запах, в отличие от летней цветочной самозабвенности, – запах подошедшей к холоду жизни: в нем напряженная сила предсмертного существования, особая ясная и трезвая радость. В осени видение и чистота, ей присуща холодная страстность – страстность духа.

Страсть – напряжение жизни и сжатость, цельность и собранность, жесткость выбора – да.

Страсть – когда осыпается лишнее, сущность освобождается от случайности.

Страсть – сосредоточенность и поглощенность, в страсти желание жить – отважность.

Долгий осенний дождик окончательно отгородил город от лета. Клены от воды потемнели. Люди осторожно переступают лужи. В освещенных комнатах зимние настроения, и дружественнее становится чашка чаю.

Выключаю компьютер. Выхожу в прохладность и вольность вечера.

7

Безветрие позволяет увидеть необыкновенный октябрь: желтые груды листьев полностью сохранены на деревьях. Вечером в глубине бульвара легкий туман, и я стараюсь пройти по аллее, чтобы заметить, как удачно размытая даль окружена четкими пятнами ближних веток.

Постоянно чувствую себя беспомощной в слове и никак не доберусь до глубин: почему беспомощность именно этого рода угнетает больнее всего? «Беспомощность» не вполне отражает вопрос. Слово же «неуверенность» включает в себя, к сожалению, «не», а мне хотелось бы отразить не отсутствие, а именно постоянную живость во мне – чего? – ощущения малости (Роберт Вальзер?), или, скорее, – ощущения смутности в смысле неточности (снова «не!»).