Город

Господи, какое счастье, что я не умею писать. Зачем я пишу? чтобы кошмар и бред сделать менее похожими на кошмар и бред? вряд ли: тут что-то другое; вечный парадокс сочинительства, логическое противоречие: будет ли сочинитель писать на необитаемом острове, иль в замурованной пещере, зная, что никогда он с острова, из пещеры не выберется и даже рукопись его к людям не дойдет, и никто не прочтет… вдруг мне подумалось, что человек из шестнадцатого века ничего почти не поймет в моих записках, и я ничего не пойму в романе иль мемуарах, что четырьмя веками будут выше иль младше меня, моё время, вот мой обитаемый остров, лишь Одиссей и Гомер умеют выбраться из такой западни, один с помощью богов, а другой с помощью неизвестно чего, моё время, здесь я удержан цепями законопослушания моего, как же я, червь, был послушен времени моему, настоящий же, я думаю, всегда на необитаемом острове: Робинзон, читающий вслух свои произведения козе, вот всё ваше противоречие, читатель не нужен, читатель мешает, он поймет всё неточно, изоврёт, привяжется с идиотскими глупостями, почему-де подбородок у дамы зеленый, не нужен мне читатель, сочинять записки: как вырыть ямку, у царя Мидаса!.. и честно говоря, читатель нужен единственный в мире: един, кто поймёт… я ведь хочу объяснить, и ничего кроме, очень жутко, но пишу я в надежде, что Мальчик, когда-нибудь, через тысячу лет по моей кончине, прочтёт… но втройне жутко мне подумать, что если Мальчик, каким-то чудом, выжил, и жив, — то жизнь моя утрачивает последний смысл.