Город

— Купила за восемьдесят рублей в Териоках. — Она сунула нож обратно в ножны на поясе и оглядела комнату: чем бы поинтереснее заняться?

— Может, ты «Красной смертью» станешь, — сказал я. Не хотелось, чтобы разговор обрывался, я знал: оборвется — и мне ни за что недостанет мужества снова заговорить. — Ты хорошо стреляла. Айнзацгруппы, наверное, не привыкли, что от них отстреливаются.

Вика ровно посмотрела на меня своими холодными синими глазами. Во взгляде этом было что-то нечеловеческое — что-то в нем было от хищника, прямо-таки волчье. Она сложила губы трубочкой. А потом покачала головой:

— С чего ты взял, что это айнзацы?

— Нам девушки сказали, что это они сюда приходят.

— Тебе сколько, пятнадцать? Ты же не солдат никакой…

— Семнадцать.

— …а ходишь с солдатом, который не в части.

— Ну он же сказал — у нас особый приказ капитана Гречко.

— Особый приказ что? Партизан подымать? Ты меня за дуру держишь?

— Нет.

— Вы тоже сюда к девочкам пришли? За этим самым, да? Кто-то из этих — твоя подружка?

Мне отчего-то стало лестно, что она так подумала. Будто какая-нибудь красотка в доме и впрямь может быть моей подружкой. Хотя в обороте «кто-то из этих» звучало оскорбление. Я ее чем-то заинтересовал — хорошее начало полдела откачало. Да и объяснимо это любопытство. Что делает в такой глуши питерский мальчик — в двадцати километрах за немецкими позициями отдыхает в уютном домике для захватчиков?

Я вспомнил, что Коля мне рассказывал: надо охмурять женщину загадочностью.

— У нас приказ — как, я уверен, и у тебя. Не стоит об этом.

Несколько секунд Вика молча глядела на меня. Может, охмуреж и удался, трудно сказать.

— Эти фашисты в снегу с пробитыми банками? Это регулярная армия. Я бы сказала, что человек… прости, мальчик, работающий в НКВД, может отличить одно от другого.

— У меня не было времени проверить их знаки различия. Вы нас на мушке держали.

— Айнзацев мы сами ищем. По-крупному. Последние полтора месяца за этим трупоебом Абендротом гоняемся. Думали, он сегодня здесь будет.

«Трупоеб» — такого ругательства я раньше не слышал. Прозвучало грубо и вульгарно, но я почему-то улыбнулся. Должно быть, улыбка выглядела странно, беспричинно. В уме я представил Вику со спущенными штанами; образ был отчетливый и подробный, гораздо убедительнее моих обычных воображаемых ню. Может, действовали Колины порнографические карты.

— Абендрот в Кошкине, — сказал я. — У озера.

Эта информация, видимо, охмурила ее больше всего, что я сказал ей за вечер. Моя неуместная ухмылочка вкупе со знанием местоположения фашиста моментально прибавила мне загадочности.

— Кто тебе сказал?

Человек позагадочнее меня, конечно, знал бы, как увернуться от вопроса — по-боксерски, подтанцовывая, пригибаясь, чтобы сбить противнику прицел. Я знал то, что хотелось знать ей. Впервые у меня над нею было легкое преимущество. Название «Кошкино» придавало весомости моей связи с госбезопасностью, давало в руки рычаг…

— Лара, — ответил я, одним словом все и выдав.

— Которая из них Лара?

Я показал. Викин немигающий взгляд сместился на девушку, и мне показалось, что Лару я предал. Она была добра — пустила нас в дом, спрятала от холода, накормила горячим, выскакивала на мороз босиком, чтобы защитить нас перед подозрительными партизанами… А я выдал ее имя этой ухмыляющейся синеглазой убийце. Вика сбросила ноги с дивана, и ее пальцы в шерстяном носке задели мою штанину. Встала и подошла к Ларе, которая сидела на корточках перед огнем — подбрасывала дрова. Без сапог Вика выглядела совсем малышкой, но двигалась с ленивым изяществом — такое видишь у физкультурников, когда они расслабляются, уйдя со стадиона. «Это современная война, — подумал я, — здесь мышцы ничего не значат, и щупленькая девушка может расколоть фашисту голову с четырехсот метров».

Заметив, что снайперша улыбается ей сверху, Лара занервничала. Смахнула золу с рук, выслушала Вику. Их беседы я не разобрал, но увидел, что Лара кивнула и, судя по жестам, показала направление.

В комнату вместе с Корсаковым вошел Коля. Оба со стаканами в руках, они чему-то смеялись — ни дать ни взять лучшие друзья, вся вражда позабыта. Ничего другого я и не ожидал: Коля мог уболтать кого угодно, особенно когда рисовался. Он добрел до дивана и со вздохом плюхнулся на него, хлопнул меня по коленке. Залпом допил водку.

— Поел? — спросил он. — Пора двигаться.

— Мы уходим? Я думал, здесь переночуем.

В перестрелке все тело у меня напряглось и взбодрилось, но пули уже некоторое время не летали, и я чувствовал, как усталость гложет самые кости. Мы весь день шли по снегу, а спал я в последний раз у Сони.

— Ладно тебе, сам же должен соображать. Что, по-твоему, случится, когда фрицы обер-лейтенантов хватятся? Да сюда целый взвод отправят.

Вика добилась от Лары, чего хотела. Я видел, она тихо беседует с Корсаковым в углу: широкоплечий, заросший щетиной партизанский командир и его наемная убийца — в отблесках огня.