Город

Корсаков с двумя сотоварищами подошли к нам. Остальные тем временем обшаривали немецкие трупы — собирали автоматы, патроны, письма, фляжки и часы. Человек в маскхалате стоял над одним трупом на коленях и пытался стянуть у того с пальца золотое обручальное кольцо. Оно не снималось. Тогда партизан сунул палец трупа себе в рот — потом увидел, что я смотрю, подмигнул и вытащил мокрый палец. Кольцо снялось легко.

— Ты за них не волнуйся, — сказал Корсаков, заметив, куда я смотрю. — Ты волнуйся из-за меня. Вы тут зачем?

— Они партизан организуют, — сказала Нина. Они с Ларой вышли босиком, ежились, а ветер трепал их непокрытые волосы.

— Вот как? Мы что, по-твоему, неорганизованные?

— Они свои. Они на немцев засаду устроили, всех бы поубивали, если б вы не появились.

— Неужели? Это мило. — Он отвернулся от девушки и окликнул того партизана, который обыскивал трупы в машине: — Что у нас?

— Мелочовка, — отозвался бородач, поднимая повыше оторванный погон. — Летнаны да обера.

Корсаков пожал плечами и перевел взгляд на Нину — оценивающе оглядел ее бледные икры, силуэт бедер под ночнушкой.

— Иди в дом, — велел он. — Оденься. Немцев больше нет, можно не блядовать.

— Не обзывайся.

— Как хочу, так и говорю. Иди в дом.

Лара взяла Нину за руку и увела внутрь. Коля проводил их взглядом и повернулся к партизанскому вожаку:

— Что так зло, товарищ?

— Тамбовский волк тебе товарищ. Если б не мы, ебали б щас их фрицы до самых гланд.

— И все равно…

— Варежку закрой. Одет вроде по форме, а не в армии. Дезертир?

— У нас задание. У меня в шинели мандат.

— У всех предателей в шинели мандат.

— Письмо подписал капитан госбезопасности Гречко. Нас сюда направили.

Корсаков ухмыльнулся и повернулся к своим: твой капитан Гречко здесь что, власть? Люблю я этих городских — распоряжаются, как у себя дома.

Партизан, стоявший рядом, жилистый, с близко посаженными глазами, громко расхохотался, обнажив дурные зубы. Второй промолчал. На нем был маскировочный комбинезон, весь в бурых и белых загогулинах: ходячий натюрморт — опавшая листва на снегу. Глаза колюче смотрели из-под кроличьей шапки. Он был маленький, ростом поменьше меня, и совсем молодой, на розовых щеках — никакой щетины. Очень тонкие черты, лепные скулы, полные губы. Искривленные в усмешке, потому что партизан перехватил мой взгляд.

— Что-то не то увидел? — спросил он, и я понял, что голос у него совсем не мужской.

— Да ты девчонка! — выпалил Коля, воззрившись на партизана. Мне стало неловко за нас обоих.

— А что тебя удивляет? — спросил Корсаков. — Наш лучший снайпер. Фрицев видишь? Это она им по полбашки снесла.

Коля присвистнул, переведя взгляд с девушки на мертвых фашистов, а потом на темную опушку за полем.

— Вон оттуда? Тут сколько — метров четыреста? По движущимся мишеням?

Девушка пожала плечами:

— Когда по снегу бегут, их даже особо вести не надо.

— Вика у нас хочет рекорд Людмилы Павличенко побить, — сказал человек с выступавшей вперед нижней челюстью. — Хочет стать первой снайпершей.

— А сколько сейчас у Люды? — спросил Коля.

— «Красная звезда» писала — двести, — ответила Вика, чуть закатив глаза. — Ей немца на счет записывают, даже когда сморкается.

— А винтовка у тебя немецкая?

— «К98». — Она похлопала по прикладу. — Лучше и на свете не бывает.

Коля ткнул меня локтем в бок и прошептал:

— У меня уже стоит.

— Что такое? — спросил Корсаков.

— Я говорю, у меня сейчас петушок отвалится, если мы чуть дольше на морозе простоим. Прошу пардону… — Он по-старомодному поклонился Вике, после чего повернулся к Корсакову: — Если хотите на наши документы взглянуть, давайте внутрь зайдем — и взглянете. А если хотите соотечественников расстрелять — стреляйте. Только хватит нас уже на холоде держать.

Партизанский вожак явно предпочитал расстрелять Колю, а не смотреть его документы. Но убить бойца Красной армии за здорово живешь — это не баран чихнул, особенно если столько свидетелей вокруг. Однако и уступать слишком быстро он не хотел — это ж ударить в грязь лицом перед своими. Поэтому они с Колей еще секунд десять злобно смотрели друг на друга. Я же кусал губы, чтобы зубы от холода не стучали.

Их поединок прекратила Вика.

— Влюбились никак, — громко сказала она. — Хватит в гляделки играть! Или уж глаза друг другу бы повыцарапали, или разделись да голыми в снегу покатались.

Партизаны захохотали, а Вика повернулась и пошла к дому, презрев яростный взгляд Корсакова.

— Есть хочу, — сказала она. — Девушки у вас такие упитанные — всю зиму свиными отбивными питались, что ли?

Обвешанные добытым оружием мужчины двинулись за ней — им тоже не терпелось из холода под крышу. Вика потопала сапогами перед дверью, сбивая снег, а я, глядя на нее, подумал: интересно, какая она без многослойной теплой одежды, без камуфляжа этого?

— Твоя? — спросил у Корсакова Коля, когда Вика зашла в дом.

— Смеешься? Да она скорее пацан, чем девчонка.

— Это хорошо, — сказал Коля, двинув меня кулаком в плечо. — А то, по-моему, друг мой в нее серьезно втюрился.