Город ангелов

– Зря ты цепляешься к бритоголовым. Они – те ещё дебилы, но среди них нет животных, способные на такое… Какой дурак режет дойную корову? Они – хитрые, подлые и трусливые, но не настолько жестокие.

– Не понимаю, – хмурю брови.

– Банды скинхедов «мокрухой» не занимаются, – пытается мне объяснить. - Да, они мерзкие, скользкие гады, и им выгодно нас содержать в «тепле». Офицер, я точно знаю: это не они.

– Что ты знаешь про татуировку?

– У нациков одни немецкие кресты.

– Но, на фото они вместе.

– Джереми мне как-то говорил, что в банде его парня – суета. Объявились новые ребята, кто не чтит чужих законов… – девушка говорит на бандитском жаргоне. - Их профиль – не наркотики, а ведут себя как натренированные «котики». Они – бескомпромиссные, и с ними не поспоришь.

– Новая группировка? – попутно спрашиваю, чтобы мыслям своим найти подтверждение. С её слов получается, что нацики к убийствам непричастны, а встреча этих двух держится на уровне деловых отношений. То есть, стрелка, где обсуждают свои территории. И, вообще, на снимке ведут себя, как будто не знакомы…

Я молча открываю дверцу, и пропускаю девушку вперёд. Перед тем как перешагнуть через порог, оглядываюсь: этот кабинет мне служит вторым домом вот уж десять лет. Последний раз вдыхаю тёплый воздух, и про себя благодарю за службу: «Спасибо за бессонные ночи».

10:10 ам

Мы едем по авеню. Свернув два раза направо, я бросаю за спиной тот шумный океан, о котором столько лет мечтаю. Каждый день я стою перед окном, глаза закрываю, и вспоминаю свой заплыв, случившийся во сне. На глубину ныряю, пытаясь разглядеть в ней свет; руками воду разгребаю и бросаю вон бесшумные слова. Я тянусь ко дну, но волна поднимает; я вдыхаю воду, а она через уши вытекает, сквозь мозги, прямо в сердце попадает. Я кулаками машу, разбивая волну, и бешено кричу… Но всегда, каждый раз, я просыпаюсь на берегу и, валяясь на песке, мысленно спрашиваю: «Почему…? Почему не принимаешь? Меня отторгаешь…».

В ответ, я слышу тот же женский голос: «Не могу».

В своём подсознании, я сам от себя убегаю: совершаю бесполезные попытки вернуть свою молодость, уничтоженную временем. Его я ненавижу, да и жизнь проклинаю за то, что промчалась скоростным локомотивом, и, усадив на кресло, сделала основным пассажиром. За окном я вижу свет, а поезд мчится в пустоту. Но я не кричу, не срываюсь с кресла, и по вагонам не бегу, в направлении к хвосту… Я больше не сопротивляюсь! Я занимаю прежнее место, и продолжаю смотреть в окно. Продолжаю следить за «хвостом» поезда, убивая взглядом жизнь, что прячется за тем холмом…

Нет, я не сумасшедший, – это моя боль, и тоска по утраченным возможностям. Всю жизнь я куда-то бегу, всё время за кем-то гоняюсь; в кого-то стреляю, и чаще всего – попадаю. Но, если пуля моя слепа, то жертву я сам догоняю. У людей я свободу отнимаю. Я это ненавижу, просто презираю.

Я еду по второму ряду. Два потока машин разделяет жёлтая полоса. Двойная сплошная значит, что нельзя… Разделённая – ещё туда-сюда, «гладкокожие» тачки, беспечно подставляясь под удар, подсовывают длинные носы. Но, на дороге есть свои часы – это чёрный светофор. Две электронные стрелки соблюдают протокол, но всего лишь два цвета разделяет людей. Похоже на дискриминацию? Нет, это закон. Ему подчиняется движение: зелёный – иди; красный – тормози! Кажется, что просто, но в жизни всё не так.

Мне очень душно, – раскрываю окно. В нём вижу синее небо, стоящее стеной, ослепительный диск горит над головой, а по краям дороги мелькают пальмы, с идиотскими причёсками, воткнутые в ряд. Сквозь них, я вижу жёлтые дома: вдавленные крыши, широкие окна; невысокие заборы и блестящие сетки с зелёной табличкой «частная собственность». Люди ходят вяло, за собою их тянут коты и собачки… У каждого свои дела, и каждый из них – свободная душа, потупившись в экранные гаджеты, ступает по дороге судьбы.

Мой локоть лежит на двери, а растопыренной ладонью ловлю потоки воздуха, разгорячённый яростным солнцем. Скорость нормальная, – я не лечу, и боковым зрением слежу за тем, что творится на широком мониторе, – приборной панели. Но, надев очки, теперь я могу смотреть на неё.

Девчонка не любит косые взгляды, я это уже понял. Мне и говорить не надо, – знаю точно, что привыкла к осуждению, недоумению, боязни и отторжению. Повернувшись лицом к стеклу, она поникла, и, приклеившись лбом, рассматривает ненастоящие пейзажи, сооружённые людьми не для потехи и забавы: символические заборы, и большие таблички, куда чужой ноге ступать нельзя. Я знаю, что в искажённом отражении смотрит на меня. Возможно проклинает за то, что отобрал её свободу, а может прославляет, и предвкушает новую жизнь, наедине с любимой. Так странно…

Красный свет, – машину торможу.