Город без людей

На телеге лежал плуг и небольшой узелок с едой, который так и не пришлось развязать. Впереди шли оба зятя, тянувшие за собой волов, за телегой уныло плелся Узеир. Они шли к деревне, понуро опустив головы, словно придавленные к не побежденной ими затвердевшей земле.

В деревне около чешме[7] толпились девушки, каждая из них старалась быстрее подставить свой кувшин под тоненькую струйку воды. Горбатый сын хафиза[8] уселся на куче навоза и, ковыряя в носу, смотрел на толпившихся около чешме девушек. Старуха Уркюш с куском кизяка в руке, ругаясь, гнала коз, которые успели уже обгрызть кору на нескольких деревьях. Буйволы старосты, нигде, видимо, не найдя грязи, повалились прямо среди улицы в горячую пыль и мутными, ничего не выражающими глазами уставились на Узеира.

Войдя в дом, Узеир бросил в угол узелок с едой и подошел к жене:

— Завтра переезжаем в касабу. Сейчас же начинай собирать вещи! И слушать больше ничего не хочу!

Жена подняла голову и посмотрела на Узеира. Глаза его горели, ноздри раздувались, лицо как-то сразу почернело и осунулось, кончики усов задрожали и поднялись вверх. По всему его виду было заметно, что на этот раз он решил все окончательно и спорить с ним бесполезно.

Быстро собрав вещи и свалив их около двери в одну кучу, жена, дочери и зятья, усталые, повалились на свои тюфяки. На улице уже давно стемнело. В доме воцарилась тишина. Только один Узеир беспокойно ворочался с боку на бок в постели и никак не мог уснуть. Поняв наконец, что уснуть ему не удастся, он сел. Нащупал руками в темноте свои йемени[9], встал и направился во двор. Он зажег лучину и, высоко подняв ее над головой, чтобы искры не попали на лежавшую на земле солому, вошел в сарай. Волы уставились на него, блестя в темноте глазами. В другом углу, поодаль от волов, стоял хромой осел. «От него, пожалуй, толку не будет, — подумал Узеир. — В такую дальнюю дорогу, которая по меньшей мере займет часов двадцать, хромого осла не возьмешь. Придется выгнать его в поле, пусть себе гуляет...»

Он все же нагнулся и осторожно приподнял больную ногу осла. Лицо Узеира болезненно сморщилось. В сердце словно что-то оборвалось. Сверху доносился легкий шелест. Это по крыше сарая гулял ветерок. Чувствовалось приближение зимы. Узеир собрал разбросанную солому и сложил ее в угол. Потом, крепко обхватив шею осла, он потянул его в тот угол, где приготовил для него настил. Осел заупрямился, стал хрипеть, упираться и, забыв о своей хромой ноге, норовил даже лягнуть. С трудом уложив осла в углу на соломе, Узеир вышел. Лицо его было мрачно, брови нахмурены, концы усов обвисли. «Наступало бы скорее утро, — пробормотал он про себя. — Скорее бы в дорогу... Пусть останусь без осла, без дома, без земли, зато душа будет спокойна и голова освободится от всех этих забот...» Он потушил лучину, забросил ее в угол двора и, тяжело передвигая ногами, направился в дом, к своему тюфяку. Дай бог, чтобы больше не пришлось ложиться в эту постель. Ему казалось сейчас, что он ложится в свою могилу...

В доме темным-темно... И в этой темноте блестит лишь пара бессонных глаз, влажных от навернувшихся слез...

* * *

В ту ночь ветер внезапно утих. Небо вдруг заволокло тучами, и, словно из огромной бездонной бочки, хлынул проливной дождь.

Земля, раскрывая объятия, встречала падающие струи воды, трепетно прижимала их к своей груди, словно мать вернувшихся с войны сыновей. Узеир выскочил вместе с зятьями во двор и, промокнув до нитки, долго стоял, глядя на льющиеся потоки воды.

— Напилась землица, напилась, — бормотал Узеир. — Теперь бы пахать! Для этого ведь немного времени надо... Можно даже и вещи не развязывать... Поле один раз уже прошли, теперь бы еще разок быстро вспахать и можно будет трогаться. Пусть даже привязывают — все равно не останусь больше здесь, в деревне...

Зятья молча смотрели на вздувавшиеся пузырьками ручейки и тоже думали о земле, которая еще совсем недавно горела у них под ногами и, задыхаясь, молила о пощаде.

* * *

На улице валит снег. Узеир сидит около печи и не спеша ест тархану[10].

— Обязательно переедем, — говорит он жене. — Коли я так решил, отступать не буду. Я же тебе не раз твердил об этом. Но, видно, чтобы вбить что-нибудь в ваши бабьи мозги, нужно сначала их лемехом взрыхлить! Не моя же вина, что снег в этом году рано выпал? И помощников нанимал, а все равно не смогли вовремя управиться. Только двести киле[11] успели посеять — и снег выпал. Скорее бы наступал Хызыр-Ильяс[12]! Провалиться мне сквозь землю, если после него хоть на один день останусь в этой деревне!

— Что ж, мы уедем, не собрав даже урожая?

— Не вводи меня в грех! Сразу уедем. Устроимся, а потом можно будет приехать и урожай собрать. Невелика работа. За несколько дней управимся...

* * *