Город без надежды (СИ)

Снять покровы, отомкнуть замки, провести, высоко держа зажжённый факел, по самым тёмным закоулкам души... это непросто. Откровенность требует смелости, подчас большей, чем поступок. Все мы скрытны, у каждого свой внутренний барьер. В этом мире, где всё расчерчено по линеечке, размерено с рулеткой, где каждый занимает свою нишу, что остаётся неприкосновенно? Мир внутри. Делиться ещё и им? Впустить в себя кого-то - с грубыми руками, цепким взглядом, в грязных ботинках? Предстать перед кем-то не просто голым, - со снятой кожей, вскрытой грудной клеткой?

Меньше месяца назад я и помыслить не могла, что вновь сумею настолько довериться. Ощутить близость... какой не было даже с Верити.

Странное то было чувство. Раздвоенность. Невесомость. Уязвимость. Такая, что в иной миг, в ином состоянии не допустил бы инстинкт самосохранения. И при этом - одновременно, слитно - защищённость. Эйфория - оттого, что, пусть на краткий срок, отступило абсолютное одиночество.

В конце концов, поймала себя на том, что рассказываю не потому, что он так хотел, а потому что сама этого хочу.

За всё время не поднимала взгляда - это было бы слишком для меня, достаточно ощущений, присутствия. Подбородок, опущенный на макушку, ладонь, забытая между лопаток. С ним я не только научилась смеяться, но и вновь обрела способность плакать. Словно была мертва и ожила. Или очнулась из глубокого забытья, сна, сравнимого со смертью. С ним мои атрофированные чувства развились, обострились. С ним, а вовсе не с Красавчиком, во мне, глупом, жадном до ласки ребёнке, открыла глаза ещё несмелая девушка и удивлялась миру, ставшему неузнаваемым в её преобразовавшемся восприятии. Когда смолк отзвук последнего слова, я была восхитительно пустой - тронь, и зазвеню, как бокал, который выпили весь, до капли.

За окнами разливался настоящий рассвет, золотисто-лиловый, почти не заволоченный смогом. Опомнившись, встрепенулась, и объятия вокруг меня, наконец, разжимаются.

- Извини, - шепчу, отодвигаясь. Поспешно утираюсь ладонями.

- За что, Виллоу? - приглушённо спрашивает Майк.

- Я тебе всю футболку промочила...

Он почти беззвучно смеётся. Матрас подо мной упруго распрямляется, когда Майк встаёт.

Нахохлившись, сижу, зарывшись в одеяло. Неожиданно становится холодно. Стоя ко мне спиной, Майк стягивает футболку.

- Вот как, - не могу удержаться от замечания. - Выходит, не одна я вижу тебя с мечом и крыльями.

На спине у него набит обширный рисунок татуировки. Раскинутые чёрные крылья, которые с равной вероятностью могли принадлежать ангелу и ворону. Прорастают из лопаток, к плечам, концами маховых перьев касаются рук и шеи. От движений кажется, что татуировка тоже движется, крылья ловят несуществующий ветер.

- Проиграл спор давней подруге, - нехотя сознаётся Майк, надевая ещё не залитую моими слезами рубашку.

Мы сидим на террасе, держа в руках кружки с дымящимся кофе. Спать уже поздно, да и едва ли нам бы это удалось. На моих плечах топорщится лётная куртка, от неё пахнет кожей и дымом. Сама себе кажусь счастливой, улыбаюсь, как глупая девчонка, которой, собственно и была.

На террасе задержалась частичка ночи, только дальний край её, там, где взлётная площадка, наискосок прочерчивает всё более яркий, красноватый свет.

Думаю о дядюшке Адаме, о его прощальных словах, что не восприняла тогда всерьёз... да что там, сочла старческой блажью. Сейчас мне до боли стыдно за те свои мысли. Кажется, что дядюшка Адам и со смертью не оставил меня, несмотря на моё неверие. Кажется, что его душа, вспорхнув в облаке пепла, коснулась тогда ещё ненавидимого мною Майка, вдохнула в него крупицу доброты ко мне.

- А знаешь, - признаюсь на волне всё той же головокружительной откровенности, - ведь мне тебя напророчили. - Майк необидно усмехается. - Не веришь?

- Это ты у нас волшебница.

- Волшебница... - грустно смеюсь. - Немного толку от моего "волшебства"... - Осмелев, касаюсь его плеча. - Спасибо тебе за всё... Но почему... почему ты так добр ко мне?

Он сидит молча, подтянув под себя одну ногу и опустив сплетённые в замок кисти на колено другой. Отставленная кружка с недопитым кофе уже не парит. Щёлкает колёсико зажигалки, дрожащий огненный язычок высвечивает чуть опущенный уголок сжатых губ и рубцы ожогов. Теперь меня поражает собственная реакция на его внешность при нашей первой встрече. Сейчас могу думать только о том, какой боли стоило появление этих отметин.

- Я знал одну женщину, - говорит он спустя некоторое время, за которое успеваю решить, что уже не услышу ответа. - Ей причинили ужасную боль. А я не сумел ей ничем помочь, хотя был должен. - В сигаретной дымке извивается что-то тёмное, горьким ручейком втекает в мой хрупкий мирок. Майк ставит на колено локоть руки с тлеющей сигаретой. Добавляет без выражения. - Вы с ней чем-то похожи.

- Эта женщина... та, которой ты проспорил татуировку?

- Нет, - легко, словно очнувшись, усмехается Майк и стряхивает пепел. - По части причинения боли она сама профи.