Город Брежнев

– Нет, – сказал Виталий.

Вазых приоткрыл дверь и сказал:

– Мужики, может, в столовую все-таки…

– Вазых Насихович, садитесь, ехать пора уже, – сказал Виталий тоном, от которого Вазых немного разозлился, но дверь захлопнул и сел нормально.

До выезда из Казани они проехали пару столовок, но останавливаться не стали. Тормознули возле неприметного гастронома – Полонский, который, похоже, знал всё про всех и вся, сказал, что тут иногда выбрасывают колбасу, порой даже полукопченую.

Ничего полукопченого на прилавке не обнаружилось – под стеклом мясного отдела посмертно мерзли синие куры и зеленая ливерная колбаса. Полонский попытался пошептаться с продавщицей, молодой, еще не растолстевшей и без перманентной завивки, но та шептаться не захотела – в полный голос ответила, что колбасы не было с четверга, а когда будет, ей не доложили. Федоров не выдержал и с очень серьезным видом начал выспрашивать, а как эта колбаса выглядит хоть и какова на вкус, а то мы с диких краев приехали и не знаем. Продавщица глянула на него с презрением и сообщила, что торгует, а не пробует, так что сообщить ей нечего.

Федоров хмыкнул и ушел в машину, Полонский, покрутившись в молочном отделе, тоже. А Вазых с досады купил синюю курицу, в хлебном отделе – песочное пирожное, а в овощном – гроздь зеленых бананов деревянной твердости. Месяц в темноте шкафа полежат – созреют, Турик их обожает. А желтых в продаже не бывает, видимо, в принципе.

Насчет курицы Вазых сразу пожалел – скиснет ведь по дороге, к тому же когтистые лапы мгновенно прорвали оберточную бумагу и торчали так, что глядеть страшно, а в дипломат сверток явно не влезал. Вазых закинул курицу и бананы в багажник, сел в салон и сунул пирожное Виталию.

– На, хоть с чаем перекуси.

– Не хочу. Спасибо, Вазых Насихович, – негромко, но четко сказал Виталий и завел мотор.

Федоров с Полонским были поглощены злобной беседой про совещание – при этом оба сказали, что Вазых был молодцом и это воздастся. Вазых криво ухмыльнулся и выразил восхищение краеведческой образованностью Полонского, а тот признался, что писал диссертацию по передислокации и мобильному развертыванию производственных мощностей, да так и недописал, а материал какой-то запомнился, как и директорские рожи из газет и материалов съездов и симпозиумов.

От пирожного оба отказались. И водку пить не стали, хотя Федоров предлагал – явно для проформы. Вазых без аппетита сжевал кусок хлеба с плавленым сыром, от сала уклонился – поймав в зеркале непонятный взгляд Виталия, который, впрочем, упорно отбивался от любой еды.

Сало истребили Полонский с Федоровым и даже повеселели слегка по этому поводу.

Консерву и пирожное Вазых привез домой вместе с курицей и бананами.

3. Двадцать четыре ступени сверх

– Обход начинается с нулевой отметки, это вот здесь, – сказал Вазых, ткнув в схему завода на стене. – А, ну сейчас сам посмотришь. Пошли?

Виталий сосредоточенно кивнул и шагнул к двери, которая распахнулась, будто автоматическая. Запоздало постучав, в кабинетик вдавился Кошара, за которым маячил смутно знакомый суровый мужик с немодными бакенбардами. Кошара поспешно поздоровался с Вазыхом и Виталием, не позволив протиснуться бакенбардам, и сказал:

– Вазых, такое дело. Без тебя никак.

– Что опять? – спросил Вазых, машинально хватая телефонную трубку.

– Не-не, все штатно. Просто идея есть такая… Нет, с начала. Десятую печь вчера пробно запустили, знаешь?

– Еще бы, – сказал Вазых.

Про десятую печь знала вся литейка. Печь была знаменитая и злосчастная.

Корпус серого и ковкого чугуна строился под первый в Союзе законченный производственный триплекс, состоящий из дуговой электропечи плавки, индукционной печи выдержки и индукционного дозатора. Печей плавки было десять, одинаковых, американских, на пятьдесят тонн. Девять нормальных и сверхсовременных даже после семилетней эксплуатации и еще одна – десятая. Точно такая же сверхсовременная, но в нормы не лезущая категорически. Ни в какие.

Дурь вылезла не сразу. На приемке печь сработала образцово, затем долго ничем не выделялась. Через полтора года во время стандартной плавки вдруг ни с того ни с сего обломались сразу два погружных электрода – когда, казалось, ломать их было уже нечему, потому что крупные куски шихты успели потечь. Плавку прервали, электроды заменили, но покоя с тех пор не было. Электроды десятой ломались почти при каждой плавке, футеровка прогорала раза в два быстрее, чем у остальных печей. Снижение мощности до половины не помогло: огнеупоры летели, будто картонные, и датчики принимались истерически голосить о критическом состоянии стенок, шлак не наводился и не скачивался, чугун норовил уйти в отбел, в общем, все удовольствия жизни. Это если удавалось плавку запустить, потому что аварийные остановы у десятой случались тоже регулярно и в основном безо всяких поводов.