Город Брежнев

Под навесом защитного цвета стоял ряд столов с булками и плюшками, тетка сзади разливала из жестяных бадей чай и какао. Тетку почти скрыли спины, шарики и флаги – промерзший и наоравшийся народ яростно пер за горячим. Впрочем, это дисциплинированный народ пер, женщины в основном. Мужики, я видел, уже удалялись за постамент или разливали прямо здесь, чуть отойдя от навеса, воровато оглядываясь и пряча бутылки со стаканами в охапках флажков.

Я приставил Таньку к капитальной оградке небольшого дерева, велел никуда не уходить, прощемился к столам, купил два какао и пирожки с повидлом и протиснулся назад, чудом ничего не расплескав и не подавив, только рукав немного загасил. Танька никуда не делась, ледяными пальцами приняла стакан и немедленно уткнулась в него, сопя, шмыгая и вроде даже булькая. Я, стараясь не ржать, подсунул ей еще и пирожок, она отказывалась, но против меня разве устоишь. Еще и свои полстакана какао ей споил, пригрозив, что иначе вылью.

– Еще? – спросил я, когда Танька наконец оторвалась от стакана и заулыбалась. Губы у нее были уже не такими синими, да еще и с бледно-шоколадными усами.

Она помотала головой и попыталась расстегнуть ворот.

– Руку убрала, – велел я.

Танька прыснула и сказала:

– Корягин прямо.

– Ага, – согласился и огляделся, высматривая пацанов.

Что-то я совсем про них забыл и не договорился про вечер, хотя накануне условились куда-нибудь толпой сбегать. Далеко за постаментом мелькнул Лехан, но вокруг него не было наших, левые какие-то пацаны, так что я решил, что ошибся. Я принял у Таньки стакан и спросил нетерпеливо:

– Ну где твоя Наташка?

Танька беззаботно пожала плечами и сказала:

– Да ладно. Без нее на репетицию доберусь.

– О, – удивился я. – А разве сегодня тоже репетиция? Вчера же генеральная была, нам сказали, перед концертом лучше не дергаться, тем более раз демонстрация.

– У меня в «Зодчих», – непонятно ответила Танька. – Наташка хотела со мной – ну ладно, если захочет, сама в ДК КамАЗа подъедет.

– Ты сейчас в ДК, что ли?

– Да, только домой заеду, переоденусь. Ой, давай я кофту тебе отдам.

– Не вздумай, – сказал я. – А ты где живешь-то?

– В сорок три – восемнадцать. Длинная такая пятиэтажка.

– Ага, – сказал я. – Это с овощным рядом?

Танька кивнула и засмеялась.

– Усы вытри, – велел я. Подумал, вздохнул и сказал: – Ладно, пошли. До дома тебя провожу, там кофту и вернешь.

6. После третьих петухов

– Зря на дискотеку не осталась, – громко сказал я, дожидаясь, пока опять отставшая, оказывается, Танька догонит.

– Говорю же… Репетиция… Ты-то… Оставался бы… – пропыхтела она, размахивая руками, как пьяный дирижер.

– Да нет уж. Давай уж я посмотрю, что такое настоящее, это самое, театральное мастерство.

Я на самом деле обиделся.

Придумать номер для выступления на праздничном концерте оказалось не то что трудно, а почти невозможно. Все, что я предлагал, не нравилось Витальтоличу, и наоборот. Я бы вообще на выступление забил, а Витальтолич, небось, одобрил бы, если бы не обещание Марине Михайловне. Обещания любые надо выполнять, но вот такое – особенно.

От отчаяния я принялся листать валявшиеся дома древние книжки и в одной, вытащенной, кажется, из макулатуры пару лет назад, нашел рубрику «Школьный театр», и в ней – длиннющий стих Сергея Михалкова про то, как неспокойно жить на свете, если где-то в кабинете созревает план войны. Он был, конечно, зверски похож на все остальные стихи Михалкова про дядю Степу, ДнепроГЭС и про то, как встали с русскими едины белорусы-латыши и молдаване-чуваши, а татары почему-то не встали, что, помнится, страшно оскорбляло Дамира, заставляя рассказывать, какие татары Герои Советского Союза и вообще молодцы. В стихотворении, которое я нашел, не было ни татар, ни молдаван с чувашами, зато были Зимний со Смольным и Пентагон с ракетами – то есть и в тему, и актуально.

Витальтолич, когда я показал книжку, пожевал губами и сказал:

– Вот ни фига себе.

И рассказал, что слышал этот стих недавно, в «Юном литейщике». Его читали на концерте в честь открытия третьей смены. Правда, текст был короче раза в два и кончался куда воинственней. В книжке после строк «Всевозможные ракеты есть, конечно, и у нас. Мы не делаем секрета из того, что то и это круглый год – зимой и летом наготове! Про запас!» шли слова про то, что мы готовы «ради мира и труда с этой техникою новой распрощаться навсегда» – ну и дальше про миру мир. А пацаненок в лагере после «Про запас» продекламировал: «Так сказать, на всякий случай, чтобы мог в любой момент в нашей технике могучей убедиться президент». И убежал под овации.

Я подумал и сказал:

– Круто ваще. А что значит «убедиться в технике»?

– Ну, в смысле, поймет, что броня крепка и все такое, – сказал Витальтолич.

Он явно не понял вопроса. Я решил не занудствовать – ну и не учить лишнего. К тому же такая концовка была интересней. И мы решили учить вариант «Юного литейщика».