Город Брежнев

– Мам, ну я предлагал, – сказал я жалобно, обернулся и затоптался на месте, показывая всем видом, что мне жарко и душно, но если что, я готов остаться и радостно ползать по потолку, придерживая верхний край обоев.

Мамка махнула рукой и сказала:

– Беги уже.

И я побежал.

Наверное, надо было сперва позвонить – но я не стал, из конспирации и чтобы сюрприз был. Я ж и так знал, что Танька, раз сама не позвонила, дома сидит. Гулять она не любительница. А сидит одна, потому что отец в вечернюю, а мамка опять убежала к больной родственнице. Часов до одиннадцати как минимум.

Неправильно я знал. Таньки дома не оказалось. Я позвонил, постучал, вышел во двор, оглядел ее окна. Никто не выглядывал, занавески не шевелились, а для люстр еще светло было. Я оглядел двор. На детской площадке возились салажата, а нескольких совсем мелких карапузов, упакованных до состояния облопавшегося медом Винни-Пуха – мохнатого, коричневого и врастопырку, – мамаши вяло возили на саночках, то и дело останавливаясь для затяжных переговоров друг с другом.

Может, в магазин пошла, предположил я, обошел вокруг дома, заглянул в соседние дворы. Там царила та же щенячья гульба. Ренатика и его отряда храбрых пиздюков тоже не было. Ну и слава богу.

Подожду. Не домой же идти.

Я сидел, потихонечку мерз и расстраивался. Совсем ведь иначе все себе представлял.

Это я ночью придумал, совсем неожиданно. Лежал, не мог уснуть, слышал даже сквозь нахлобученную на голову подушку, как мамка с батьком опять бродят туда-сюда, щелкают выключателями, гремят посудой и разговаривают шепотом, разносящимся по квартире куда сильнее, чем обычный голос. Ну вам-то чего не спится, думал я тоскливо. У вас отлаженная жизнь, все тихо, спокойно и понятно на тыщу лет вперед. С понедельника до субботы днем работа, знакомая и нестрашная, вечером телевизор, в воскресенье пельмени, два раза в месяц прием гостей или, наоборот, поход в гости. С мая дача опять пойдет, с августа консервирование. И так всю жизнь, тихую, спокойную и честную. Ни экзаменов, ни злых ментов, ни мук совести.

А у меня ни фига не понятно. Ни увлечений, ни любви, ни дружбы настоящей. Серого убили, Шапка шлюха, Саня и остальные – ну, приятели, не больше. Музыка мне пофиг все-таки, читать не люблю, кино тоже не особо цепляет. Получается, что мне вообще ничего не нравится и вряд ли понравится – так что и ждать нечего. Хотя кто меня спрашивает, чего я там жду. Все равно случится – и не порадует.

В этом году экзамены, через два года поступать, а я и не знаю куда. Или не поступать – тогда работать, на конвейер, например, или помощником на литейку. Что-то совсем не прикалывает. Можно, конечно, в армию, но мамка давно предупредила, что не переживет этого, – не меня, конечно, предупреждала, а батька, но я слышал. С одной стороны, а что делать, с другой – жалко мамку, тем более что я в Афган проситься буду. Если уж армия, то настоящая, а не стройбат какой-нибудь.

Но это ладно, это еще дожить надо, аж четыре года. Для меня последние-то полгода длиннее всей предыдущей жизни вышли, а тут в восемь раз дольше. Я ж не выдержу. Днем еще туда-сюда, отвлечься можно: погулять, с пацанами побазарить, треньку себе устроить, помахаться, в конце концов, – а ночью такой возможности нет. Лежи, скрипи зубами и пытайся выскочить из закольцованного фильма, в котором ты выходишь из лифта, а там Хамадишин стоит и обратно тебя заталкивает – чтобы умереть.

Фильм мне крутили не каждую ночь, конечно, иначе я бы сдох давно, но частенько. И если уж начиналось, фиг из этого кольца выскочишь. Хоть рыдай, хоть подушку грызи, хоть что делай. Я даже фонарик отыскал, чтобы под одеялом читать, и книжку специально нашел поскучнее – «Белый дом: президенты и политика». Пару раз помогло, отрубился почти сразу, а потом все – перестал воспринимать: двадцать раз читаю про избрание Эйзенхауэра, а вижу лифт, Хамадишина да руки свои. Черные и скользкие.

А вчера ночью вдруг получилось тему сменить. Вспомнил Таньку – как она меня со смехом домой выпинывала. Не знаю, почему вспомнил, но думал про нее долго, и чем дольше, тем больше млел, радовался и предвкушал непонятно что. Состояние стало теплое и благодушное, как в новогоднюю ночь после второй рюмочки. И я решил, что это неспроста. Что раз у меня одинаковое состояние от коньячка потихоньку и от похода в гости к Таньке, то надо проверить, что будет, если совместить эти состояния. Вдруг случится прогрессия – арифметическая или там геометрическая. Ну или какое-то продолжение возникнет.

Я не то чтобы в Таньку был втюренный, просто она девчонка, симпотная причем. Про себя как про особо классного я не думал, но девчонки вроде как считали меня симпатичным, а Танька вообще неровно дышала – если я, конечно, понимал что-то в женских манерах, поведении и прочей психологии. И та же психология, не говоря уж про рассказы пацанов, всячески намекала, что сочетание коньяка с девчонкой может стать совсем праздничным.