Город Брежнев

Я пошел пешком, долго бродил не знаю где, пока не обнаружил, что добрел до семнадцатого комплекса и стою возле дома, в котором мы раньше жили. Незнакомые пацаны играли в хоккей на раскатанной дорожке, идущей вдоль здания. Я прошел в свой бывший подъезд, постоял возле двери своей бывшей квартиры, вздохнул, поднялся на верхний, девятый этаж и сел на ступеньку железной лестницы, ведущей к запертому люку крыши. Подъезд, в отличие от Танькиного, был освещен. Новые жильцы сменили обивку на двери, вместо нашей продранной рыжей теперь была коричневая, как у соседей. И пахло на этаже не по-нашему, кисло как-то. Я вытащил бутылку, хотел выпить оставшийся коньяк, но после первого глотка передумал. Вместо слепящей радости был только жар, к тому же голова разболелась. Я достал и медленно сожрал все конфеты, откусывая прямо от колобка, так что начинка текла по подбородку и падала на серый пол в белую и коричневую крапинку. Вкус был как у пластилина в сахаре.

Я дожевывал, кривясь, остаток, когда лифт, все время гудевший на разные лады, загудел совсем решительно и громыхнул дверьми, выпустив незнакомую тощую тетку. Увидев меня, она шарахнулась, прижимая к себе сумку, и спросила:

– Вы к кому?

Я пожал плечами и сказал:

– К кому надо.

Тетка, подумав, нерешительно пообещала:

– Я сейчас милицию вызову.

– Зачем? – спросил я.

Тетка потянула носом и сказала:

– Они объяснят зачем. Они с пьяными малолетками быстро.

– Убьют, да? – спросил я. – А вы рады будете, да? Правда ведь?

Тетка отступила и открыла рот. Я махнул рукой и пошел мимо нее вниз, не обращая внимания ни на вопли, провожавшие меня примерно с восьмого этажа по шестой, ни на открывающиеся двери.

Я обошел вокруг бывшей школы, немного посидел в промерзшей телефонной будке, запоздало сообразил, что родаки, скорее всего, обнаружили пропажу коньяка и по возвращении устроят мне такое, что лучше домой не возвращаться. Я решил не возвращаться, а после короткого раздумья сообразил, что надо бы их об этом предупредить. Двух копеек у меня не было, ни копейки не было, зато было иногда срабатывавшее умение дергать рычаг телефона-автомата так, что звонок получался бесплатным. Умение не пригодилось: дома было занято. Я набрал номер раз десять, почти отморозив руки и ухо, грохнул трубку обратно на рычаг и все-таки пошел домой.

Долго сидел во дворе, с тоской глядя на окна. У нас свет горел во всех комнатах. Родителям пофиг, что голодный-холодный сын где-то бродит по стуже, они шарахались по ярко освещенным комнатам, перешучиваясь и громко распевая свои дебильные песни, – а чего сдерживаться и шептать, если меня нет. Эта мысль так меня пришибла, что я вопреки нежеланию чуть снова не приложился к коньяку. Но сдержался.

А сильно позже, когда притомился себя жалеть, сообразил, что, может, они и не поют, наоборот, обзванивают всех знакомых, а также морги и больницы, выясняя, где пропал любимый сыночек.

– А я здесь, – сказал я виновато. – Я иду уже, мам.

Поднялся и пошел.

А дома никого и не было. Свет горел в жарких, душных, но пустых комнатах, трубка телефона лежала криво, на кухне ворковало радио.

– Нормально, – сказал я с обидой и облегчением, бережно поставил бутылку в бар, надеясь, что никто не заметит значительного убытка. Сожрал несколько половников теплого рисового супа прямо с плиты, взмок и лишь теперь обнаружил, что так и не снял ни телягу, ни шапку.

Разделся – и сразу уснул, без снов, мечтаний и кошмаров.

Проснулся рано утром от тошноты, успел добежать до туалета, потом успел сбегать еще пару раз и помыться тоже успел. И к приходу батька, кажется, уже был похож на человека. В отличие от батька.

Он всю ночь просидел в больнице. А мамку там и оставили – минимум на неделю.

4. Детский сеанс

– Ну ты идешь, нет? – крикнул Виталик снизу.

Да что ж ты за торопыга такой, подумала Марина раздраженно. Лучше бы замок помог закрыть, а не орал с лестницы на всю общагу. Ключ опять переклинило и ни туда ни сюда.

– Марин, ну опаздываем! – воззвал Виталик почти жалобно.

Ключ повернулся, замок щелкнул, Марина вздохнула с облегчением, прислушалась к себе – вроде взмокнуть не успела – и поспешила на лестницу. Виталик, едва завидев ее, буркнул: «Ну слава богу» – и поскакал вниз через две ступени. Что ж ты резкий такой, посетовала Марина, но и обрадовалась.

Виталик с декабря ходил черный и мрачно-задумчивый, это если ходил, а не скрывался где-то. К новогоднему столу едва не опоздал, почти ничего не пил – не ел, а вскоре после курантов вдруг сказал, что устал, и смылся. Марине пришлось полночи делать вид, что ее праздник это не сломало, – даже не столько перед девчонками из школы притворяться, сколько перед собой, – а оставшиеся полночи привычно реветь в подушку. А планы на обе эти полночи были, между прочим, совсем другими. Пришлось их откладывать и откладывать. И сегодня тоже.

Виталик опять не был похож на человека, который радостно или хотя бы адекватно воспримет новость такого рода. Пока приходилось биться за то, чтобы вывести его из сумрачного состояния.