Город Брежнев

Он замер с приподнятой рукой, у закрытого шапкой уха застыл туристский топорик.

Втораки нестройно дернулись, и Лысый с воплем сделал выпад, удержав топор в последний миг – в ладони от носа пацанчика.

Я прикусил язык до крови – и стоял, лопаясь от боли, ужаса, облегчения и плотных ударов в висках и горле: сердце явно решило вылезти через голову.

– Ты охуел? – спросил пацанчик удивленно, но его уже оттащили на полшага.

Место занял щуплый стриженый парень без теляги и шапки, просто в широких штанах и синей шерстяной олимпийке, покрытой острыми пятнами от дождя. Он улыбался и примирительно бормотал:

– Паца, паца, спокуха, все хорошо, никто никого не рубит, ровно расходимся, ты, Бельмондо, блин, в сторону давай, не подхожу, не подхожу, молодцы, красавы, за своих, все правильно, по-пацански, все дела, а тут пацаны просто на нервах, хули делать, молодые, втораки короли, авторá, все такое, хе-хе, а тут такой замут, в шапках чужих, ну сорвались, перестарались, но можно по-людски, праль, нет?

Он курлыкал, баюкая своих и наших, подступал к Рустику, Серому и тут же отступал, крутя ладонями и улыбаясь по-свойски, будто напоминал каждому только им двоим понятный анекдот, продавился мимо Дрона и теперь, оказывается, разговаривал со мной, примирительно и виновато.

Из-за ударов в ушах я плохо слышал и не все понимал, пытаясь уследить за тем, что происходит вокруг, и отстраняясь от стриженого, странно знакомого – я даже подумал, что это он меня у райкома комсомола пальцем манил, но нет, этот постарше. Вел себя, правда, как мелкий, чуть ли не обниматься лез и, журча про пацанов и непонятки, которые мы сейчас с автором разрулим, да, автор, да? – то ли гладил, то ли трогал кончиками пальцев мои плечи и воротник.

Рустик быстро сказал мне что-то, но его я не понял вообще, потому что по-татарски. Стриженый на секунду повернулся к Рустику и ответил, и я тоже не понял что.

– Секи! – громко сказал Рустик, но его уже оттерла пара пацанов в чужих шапках, и Андрюху тоже, а стриженый ворковал: «Ты посеки, начальник, посеки, но мы-то с тобой не мусора, а пацаны, в натуре», чуть тверже касаясь моих плеч ребром ладони.

И тут я его узнал. Это не тот парнишка, что меня пальцем манил. Это Гетман, который с Анжелкой, с Шапкой то есть, по стройке лазил. Я на него тогда не слишком смотрел, на Шапку в основном, к тому же прожектор светил неудобно, так что лиц особо не разобрать. Но Шапку я сразу узнал. А Гетмана – с опозданием.

И совсем поздно я сообразил, что он меня не обнимает и не пальцами тыкает – он меня, как грушу, под удар поудобнее ставит. Чтобы в мою кнопочку попасть – и выключить.

Я, холодея, рванул в сторону – и левый глаз взорвался. Я задохнулся, слепо ударил в ответ, кажется, попал – и тут все бросились.

Меня сбили с ног, пнули в плечо, по спине, не попали, попали – и выбили дух.

Я тонул в звенящей слоистой мгле, почти не вздрагивая от ударов по мне и не по мне – разницы между ними не было – и от непонятных воплей:

– Лысый, ноги!

– Суки, порежу, ушли от него, я серьезно, убивать буду ща!

– Шубись, менты!

Мглу пробурила смешная трель, кудрявая и леденцово-желтая, как свиристелка из Евпатории. Тут меня стукнули еще разок, и я утонул.

8. Форточку прикрой

Сверху было тяжело, холодно и мокро, снизу твердо и пыльно. Пыль забилась в нос, я чихнул, чуть не всхлипнул от ударившей в левый висок боли, поскреб пальцами по отсыревшей, но не размякшей глине, с трудом сел и попытался оглядеться. Глиняная крошка тут же влезла под веки, а руки грязные, не протрешь. В теле висела боль неровной формы, лиловая и тупая, но готовая стрельнуть в колено или в голову.

– Симпатяжка какой, – сказал кто-то совсем рядом.

Я вздрогнул, все-таки протер глаза и залился глиняными слезами.

– Подъем-подъем, не сидеть, простудишься, – сказал тот же кто-то, не двигаясь с места. И добавил в сторону: – Миш, очнулся, отменяй «скорую».

– Да я не успел еще, – ответил Миша и тут же добавил другим тоном: – Оп-па!

– Что? – спросил первый.

Я, так и не проморгавшись, осторожно начал подниматься.

– Ща-ща, – сказал Миша, приближаясь и, кажется, обходя меня. – Точно он.

И пнул меня по ноге так, что слезы брызнули – уже чистые. Промыли как следует, спасибо.

– Ты что, гад! – крикнул я, оседая.

– Миш, – сказал первый озадаченно.

Миша засмеялся и будто бы объяснил:

– А я ведь хромаю, сука, до сих пор.

И пнул снова, теперь в бок, громко и больно. Не как хромой, а как костылем или киянкой даже.

Я повалился на другой бок, ловя пастью воздух и глину.

– Миш, харэ, покалечишь, пацан же еще, – сказал первый.

– Пацан, ага. Этот пацан меня на той неделе вырубил. Наехал, главное, такой, ни слова не говоря, ногой мне так без слов – и потом в торец херакс.

– О как. Ну тогда… А с чего вдруг?

– Да ни с хера, я там одного с магом накрыл, фирменным, стырил явно, щень какой-то, а он вот этого привел. Я не ожидал, главное, а этот…

– Стой-стой. Ну да, вроде кабанчик такой, а сразу не скажешь. Давай я отойду, наверное, оперов встречать, а потом оформлять… Миш, стоп.

– Да хрена там стоп. Я ему сейчас зубы нахер…