Город чудес

— Та, которая не была гребаной сукой-интриганкой, — отвечает Мулагеш.

— Пожалуйста, перейдем к делу, министр! — рявкает Гадкари.

— Стены Мирграда — самое большое из известных чудес — исчезли. Та огромная черная божественная дрянь, что появилась из пустоты, тоже исчезла. И то и другое использовало божественную энергию. И, возможно, теперь она просто… рассеялась. Как шлейф газа от газового факела.

Когда собравшиеся понимают, о чем она говорит, наступает долгое молчание.

— Рассеялась, — ошеломленно повторяет Сакти. — Вы намекаете, что любой… где угодно… мог стать богом?!

— Наверное, нет, — говорит Мулагеш. — Это просто мелочи, маленькие чудеса по сравнению с тем, что может сделать Божество. Но похоже, что эти люди все-таки наделены божественными способностями.

— Но… но ведь вы говорите, что обычные, заурядные люди теперь могут изменять реальность, — возражает Гадкари. — Вы говорите, что любой человек, где угодно, может сделать окружающий мир таким, каким хочет его видеть!

Мулагеш пожимает плечами.

— Отчасти. Конечно. Но, по крайней мере, больше это не ограничено Континентом. Теперь оно повсюду. У любого человека есть шанс.

Опять долгая тишина.

Нур обращается к премьер-министру:

— Подозреваю, нам нужно будет создать какую-то организацию, — говорит он, — ответственную за выявление и регулирование таких людей.

Гадкари, все еще растерянная, моргает.

— Прошу прощения?

— Какое-то… временное полицейское бюро, — объясняет Нур. — Агентство чрезвычайных ситуаций.

— А если эти последствия не являются временными? — спрашивает Сакти.

— Тогда… возможно, отдельное министерство, — говорит Нур.

Кто-то в конце стола горько смеется.

— Министерство чудес, — говорит чей-то голос. — Какой кошмар!

— Вопрос в том, — говорит Сакти, — кто возглавит такую структуру?

— И действительно, — соглашается Нур. — С той поры, как умерла Комайд — и, похоже, в этот раз она умерла по-настоящему, — в правительстве очень мало людей с опытом работы с божественным.

Опять тишина. Затем во второй раз все головы в комнате медленно поворачиваются, чтобы посмотреть на министра Мулагеш.

Мулагеш морщит лоб, соображая, что оказалось в центре внимания. Потрясенно роняет сигариллу. Потом вздыхает и говорит:

— Вот дерьмо…

* * *

Где-то глубоко внутри сознания Сигруда медленно просыпается разум.

Он жив. Он осознает себя. И ему ужасно больно.

Болит все. Все без остатка. Просто немыслимо, что его тело может так сильно болеть. Даже от мыслей о дыхании становится больно, не говоря уже о дыхании как таковом.

Во рту пересохло. Он стонет.

Кто-то рядом говорит:

— Он очнулся. Он жив!

Он открывает рот. Кто-то капает в него воду. Вода — благословение и проклятие: тело жаждет ее, но глотать так трудно. Ему удается сделать это один, два раза, но с третьим он справиться не в силах.

Он открывает глаз — это простейшее движение похоже на поднятие двухсот фунтов — и видит, что находится в роскошной спальне. Вероятно, это спальня Стройковой. Вздрогнув, он смотрит направо. Ивонна сидит на кровати рядом с ним с миской воды и тряпкой. Его правое плечо — огромная масса бинтов. Ивонна выглядит усталой, словно трудилась над ним весь день, если не всю ночь.

Она грустно улыбается ему.

— Ты меня слышишь? Ты совсем очнулся?

Он медленно выдыхает через ноздри.

— Хорошо. Это хорошо!

Он не может произнести вопрос, поэтому пытается передать его глазом.

— Ты был без сознания три дня, — говорит она. — Я не верила, что ты выживешь. Но ты выжил. С трудом. — Она быстро моргает. Сигруд понимает, что она старается вести себя в рамках приличий, а это значит, что его состояние на вид такое же плохое, как и по ощущениям.

Он пытается заговорить, но издает лишь:

— Т-т…

— Тати. Да. Она… Вот. — Ивонна отодвигается в сторону.

В поле зрения появляется другой человек. Юная девушка.

Она не совсем Мальвина, не совсем Татьяна. Смесь той и другой? У нее огромные, выразительные глаза Тати и дерзкий рот Мальвины — но, странное дело, осанкой она напоминает Шару. В отличие от Ивонны, она не пытается изобразить улыбку. Взгляд у нее затравленный, пустой и несчастный.

И опять Сигруд пытается одним глазом передать все, что ему хочется сказать.

— Привет, — говорит девушка. Ненадолго умолкает, обдумывая слова. — Мы… Я попросила, чтобы все называли меня Татьяной. Наверное, потому что воспоминания Тати были о Шаре. По крайней мере бо́льшая их часть. И я хотела это сохранить. — Она пытается улыбнуться. — Я не могла снова стать двумя людьми. Не после всего, что я сделала. Некоторые вещи… некоторые вещи нельзя исправить.

Сигруду не хватает сил поднять руку, но он сгибает палец. Она это видит и приседает возле его кровати, прижимается ухом к его потрескавшимся губам.

— Разве ты не была богиней? — спрашивает Сигруд дребезжащим шепотом.

— Была, — отвечает она. — Я была… могущественной. Довольно-таки могущественной. Достаточно могущественной, чтобы все отдать.

Он хмурится, глядя на нее.