Город чудес

– Где он сейчас? Что с ним делают твои костоломы? – настаивала Мария Бельталь.

– Его увезут в надежное место, не волнуйся. Разве я способен на действия, которые могут огорчить тебя? – сказал он, натянуто улыбаясь. В этот момент послышался тихий стук в дверь. – Прикройся, – попросил он, – не хочу, чтобы тебя видели, – и громким голосом приказал: – Войдите. – В щель просунулась голова старика. – Все в порядке? – спросил Боувила. Старик молча кивнул. – Хорошо, – сказал Онофре. – Мы скоро выйдем.

Когда старик исчез и закрыл за собой дверь, Онофре Боувила торопливо подошел к столу.

– Можешь выходить, – сказал он и прибавил: – Одевайся, у нас мало времени. – Заметив, что она чего-то ждет, он подумал и сказал: – Хорошо, хорошо! Я не смотрю, хотя не понимаю, кого тебе тут стесняться.

Пока она подбирала с пола одежду, он отвернулся, но продолжал наблюдать за ней краем глаза: он безумно боялся, как бы она, воспользовавшись его минутным невниманием, не сбежала или не ударила по голове чем-нибудь тяжелым. Но у нее и в мыслях не было ничего подобного. Онофре вынул из ящика стола написанное от руки письмо, поставил под ним свою подпись, сложил пополам, засунул в конверт, нацарапал на нем несколько слов, запечатал, пройдясь кончиком языка по краям, и положил конверт на стол так, чтобы он сразу бросался в глаза. Проделав эту несложную операцию, он повернулся к Марии – она застегивала резинки на чулках.

– Готова? – спросил он. Она кивнула в знак согласия. – Тогда пошли!

Взявшись за руки, они вышли в коридор. Когда они спускались по лестнице, Онофре приложил палец к губам и шепнул:

– Тихо! Не дай бог проснется моя жена.

На цыпочках они добрались до входной двери. Там их ждал мажордом с переброшенным через руку пиджаком. Онофре сбросил халат, надел пиджак, потом сунул руку в карман халата, вытащил оттуда бриллиант, завернутый в платок, положил сверток в карман пиджака и похлопал мажордома по плечу.

– Ты знаешь, что надо делать, – сказал он. Мажордом ответил, что знает.

– Не беспокойтесь, сеньор, – добавил он ничего не выражающим голосом.

Не ответив, Онофре Боувила снова сжал руку Марии Бельталь. Они вышли в сад: трава была влажной от росы. На другой стороне моста, там, где занималась кровавая заря, их ждал автомобиль. Онофре Боувила и Мария Бельталь расположились на заднем сиденье. «Ты знаешь, куда ехать», – сказал он шоферу. Пелену утреннего тумана пронзил свет фар, и автомобиль тронулся с места.

Его величество дона Альфонса ХШ одолела глубокая меланхолия, из которой короля не могли вывести ни объявленные им же самим празднества, ни льстивые дифирамбы местных властей, ни злобные перешептывания барселонской элиты, упражнявшейся в пошлых шутках по поводу открытия Всемирной выставки. Стоило ему очутиться во дворце Педральбес, как в памяти ожили воспоминания о страшном событии, случившемся двадцать три года назад. В ту пору он был очень молод и только что заключил брак с принцессой Викторией Евгенией Баттенбергской. Зарядил мелкий надоедливый дождик, но, несмотря на плохую погоду, на пути следования августейшей пары собрались толпы людей, пришедших поглазеть на блестящий кортеж; молодожены вышли из церкви Сан-Херонимо, где состоялась церемония венчания, сели в карету и проследовали к королевской резиденции – Дворцу Орьенте. Когда они проезжали по площади Майор, с верхнего этажа дома бросили бомбу, взорвавшуюся прямо перед каретой. Молодожены были смертельно напуганы, однако не получили ни царапины; его величество похлопал себя по всем частям тела и, убедившись, что остался целым и невредимым, повернулся к жене:

– С тобой все в порядке?

Ее свадебное платье оказалось забрызганным алой кровью уличных зевак и солдат почетного эскорта. Принцесса Виктория Евгения спокойно кивнула головой и ограничилась кратким:

– Yes.

От взрыва бомбы в тот день погибло около тридцати человек. Едва добравшись до своей резиденции, молодожены побежали наверх переодеться. Альфонс ХШ нашел в складках королевской мантии окровавленный палец и быстро, чтобы никто не увидел, засунул его в карман брюк. Потом, во время приема, он незаметно передал его графу Романонесу.

– Возьми, – сказал он, – и выброси в уборную.

– Ваше величество! – воскликнул граф. – Ведь это бренные останки христианина!

– Тогда вели захоронить его в Альмудене[135] и сделай так, чтобы я больше ничего об этом не слышал, – распорядился король.