Город чудес

— Потому что я выросла в тени жестоких истин, — говорит Шара. — Я была ребенком, которого готовили к войне и руководству. И мне это не особенно нравилось. И хотя я знала, что стоит на кону, я думала… Неужели желать нормальной жизни для дочери — это так много? Я просто… я просто хотела момента наедине, момента для тебя одной. Момента, когда мы сможем не беспокоиться о внешнем мире, об истории и печалях, что поджидают нас. — Она смотрит на дочь глазами, полными слез. — Я просто хотела, чтобы ты стала такой, какая ты сейчас.

— Какой?

— Собой, — говорит Шара. — Собой. Тысячу раз собой. Я горжусь тобой больше, чем всеми своими достижениями, Тати. И я так счастлива, что мне выпал шанс об этом сказать.

— Но… как? — Тати хмурится, сбитая с толку. — Ты же… ты убивала богов.

— Я в курсе.

— И спасла мир.

— Спорный вопрос.

— И… и открыла Солду для судоходства.

— Это плод усилий множества людей, — говорит Шара. — Но я обо всем этом забывала, словно о вчерашнем чаепитии, когда думала о том, что в моей жизни есть ты.

Татьяна Комайд смотрит на мать — хрупкую, старую, раненую. Потом, чувствуя легкую абсурдность ситуации, она кладет винташ на пыльную кровать рядом с собой.

— Я… мне жаль, что я на тебя сердилась.

— Не извиняйся, — говорит Шара. — Ни за что и никогда.

Они обнимаются, и Тати с большой осторожностью сжимает Шару.

— Ох, мама, — вздыхает девушка. — Что же мы будем делать?

— Ну, — отвечает Шара. — Ты будешь стрелять. А я перезаряжать. Идет?

* * *

На улице внизу Сигруд приходит в движение.

Он мчится по одному из переулков с пистолетом в руках, потом сигает к невысокой кирпичной стене. Ждет, осторожно встает, заглядывает через нее и обозревает окрестности.

До основания черной лестницы примерно триста футов. Сенешаль присел перед ней на корточки, словно огромный черный жук, готовый отложить яйца. Прямо перед сенешалем небольшой квартал жилых зданий, низких и построенных как попало, со множеством переулков и проходов. Достойное укрытие, и, похоже, людей там уже нет, что хорошо, но не удивительно — проснувшись и увидев сенешаля из окна, любой покинул бы свое жилище.

Сигруд смотрит в ту сторону, откуда пришел. Мальвина и остальные божественные дети ускользнули в дальний проулок, чтобы незаметно подобраться к черной стене. Когда он отвлечет сенешаля — если он отвлечет сенешаля, ведь тот вовсе не тупой, — Мальвина сумеет достичь ворот и проделать тот божественный трюк, который нужен, чтобы подняться на несколько тысяч футов вверх по стене и оказаться лицом к лицу с Ноковым.

Он смотрит вверх и видит, что Тати залегла у окна жилого дома. Ее винташ нацелен на сенешаля, она готова, и Шара присела рядом с нею с запасной обоймой.

Сигруд следит за ней и думает. Он знает, что Тати — неизвестная переменная величина. Если Мальвина умрет — а с учетом того, что она собирается сделать, это весьма вероятно, — то она больше не будет поддерживать Шару, и Шара, как он это понимает, в один миг перестанет существовать. Тогда Тати может «вознестись», достичь своего божественного состояния — и он понятия не имеет, что это может значить для всех. Вероятно, ничего хорошего.

Он опять сосредотачивается на деле. Ивонну больше не видно, и это хорошо. Она приняла его задание без видимых колебаний. Он надеется, что она готова.

Он надеется, что они все готовы.

Сигруд окидывает взглядом улицу. Все затихло. Все замерло.

Он поднимает руку. И резко опускает.

Тати открывает огонь, делает шесть быстрых выстрелов по сенешалю, опустошая магазин. У нее хорошо получается, три пули попадают твари в грудь и плечи, одна — в голову. Сенешаль отпрыгивает, изумленный и раздраженный: Сигруд подозревает, что для сенешаля пуля из винташа — все равно что укус осы.

Пока Тати стреляет, Сигруд мчится по улице и стреляет из пистолета в сенешаля, что приводит тварь в еще более сильную ярость; но дрейлинг не забывает бежать вокруг существа, к лестнице, как будто пытаясь воспользоваться смущением ее охранника.

Сенешаль, разумеется, это видит: он превозмогает боль и досаду, ныряет поперек пути и бьет Сигруда рукой, вынуждая его отпрыгнуть и откатиться в сторону.

Потом тварь делает то, что он от нее ожидал: медлит, полагая, что он призовет Пламя и опять принудит ее к дуэли.

Но Сигруд этого не делает. Он продолжает катиться, потом встает, стреляет в сенешаля, не целясь, и убегает.

«Теперь посмотрим, — думает дрейлинг, — сделает ли оно то, на что я надеюсь».

Он пытается не оглядываться, проверяя — это выдало бы суть игры, — но не может избавиться от ощущения, что сенешаль остается на посту у лестницы, совсем не желая преследовать досаждающего мужика, который только что на него напал, пусть даже меч этого самого мужика куда-то подевался…

Потом мир захлестывает тишина.

«Я знал, что ты не устоишь, — думает он с улыбкой. — Ты так меня ненавидишь…»

Он чувствует, как вибрирует почва позади — это тварь мчится следом, — и поворачивает в лабиринт жилых домов в тот самый миг, когда копье сенешаля бьет, и его наконечник рассекает деревянные стены за спиной Сигруда.