Город Драконов

Рапскаль ответил прямым взглядом. В темноте его глаза сияли голубым светом – таким ярким, как будто он был стариком, у которого за плечами долгие годы изменений. Его улыбка стала шире, и он жизнерадостно признался:

– По правде говоря, да.

Лефтрин воззрился на него. Слова Рапскаля его огорошили, но они были произнесены не нахально, а очень искренне.

– Что ты хочешь сказать? Что хочешь стать слюнявым идиотом? Навечно заблудиться в воспоминаниях Старших, потеряв контроль над собственным телом? Стать безмозглой обузой для всех, кто тебя любит, или умереть от голода в собственных испражнениях, когда все предоставят тебе пожинать плоды собственного себялюбия? А ведь так и будет, знаешь ли.

Он постарался как можно жестче описать смерть человека, утонувшего в воспоминаниях. Необходимо убедить парнишку не погружаться разумом в наслаждения чужого прошлого. В Дождевых чащобах таких людей было принято называть «утонувшими в воспоминаниях». Такая судьба не была сейчас настолько частой, как в первые годы после открытия городов Старшей расы, однако такое по-прежнему случалось, и чаще всего с такими юнцами, как Рапскаль. Соблазн остаться в контакте с некоторыми каменными стенами и статуями был очень велик. Жизнь в Дождевых чащобах была не такой суровой, как когда-то, но ни один из ее обитателей не наслаждался таким изобилием и роскошью, которые были запечатлены в городском камне. Стоило какому-нибудь пареньку соприкоснуться с таким воспоминанием, как способность сопротивляться желанию снова и снова возвращаться к грезам о запечатленных в памяти пирах, музыке, любви и наслаждениям становилась для многих непреодолимой. Предоставленные самим себе, они буквально тонули в воспоминаниях, забывая свою собственную жизнь и потребности собственного тела ради того, чтобы погружаться в удовольствия города и цивилизации, которые давно перестали существовать.

Лефтрину было понятно такое влечение. Почти все смелые пареньки Дождевых чащоб хоть раз пробовали нырять в воспоминания. Тайные сведения о том, где хранятся самые яркие и хорошие воспоминания, передавались от поколения к поколению. Он вернулся мыслями к каменной резьбе в почти забытом коридоре города Старшей расы, похороненного под Трехогом. Достаточно было прикоснуться к ней рукой – и можно было оказаться на обильном пиру, за которым следовал концерт музыки Старших. Ходили слухи еще об одной резьбе, в которой были запечатлены сексуальные похождения какого-то энергичного Старшего. Много лет назад Совет торговцев Дождевых чащоб приказал уничтожить этот камень, решив, что слишком много молодых людей погибло из-за его притягательности. Тем не менее рассказы о нем продолжали ходить.

Глядя на Рапскаля, Лефтрин пытался представить себе, что именно парнишка обнаружил, прикоснувшись к той статуе. Какие воспоминания она хранила и насколько сильным окажется их притяжение, когда других хранители о них услышат? Он представил себе, как ему придется сказать Элис, что эту скульптуру необходимо разрушить, – а потом задумался о том, сколько усилий придется приложить, чтобы расколоть ее на куски. Старшие строили на века. Созданное ими не желало уступать силам природы или рукам человека. На разрушение этих статуй уйдут многие дни, возможно, даже недели. И это будет опасной работой. Для уязвимых опасно даже случайное соприкосновение с камнями воспоминаний. Последствия могут оказаться серьезными, даже если просто вдохнуть их пыль.

– Что ты нашел в той статуе, парень? Стоит ли отдавать за это твою подлинную жизнь?

Рапскаль сверкнул зубами в улыбке.

– Капитан, не надо так тревожиться. Я знаю, что делаю. И это – именно то, что мне положено делать. Что всегда делали Старшие. Именно поэтому воспоминания и хранились. Они мне не повредят. Они сделают меня таким, каким мне полагается быть.

С каждым самоуверенным заявлением паренька Лефтрин все сильнее падал духом. Паренек уже говорил как незнакомец, совершенно непохожий на порывистого и непредсказуемого Рапскаля. Как он мог столь стремительно пасть так низко? Лефтрин сурово сказал:

– Возможно, сейчас тебе это видится именно так, хранитель. Так казалось и очень многим другим, а когда они погружались слишком глубоко и терялись, им уже поздно бывало передумать. Мне знакома эта притягательность, Рапскаль. Я тоже когда-то был парнишкой. Я прикладывал руку к камню воспоминаний и плыл с их течением.

– Правда? – Рапскаль наклонил голову, вглядываясь в Лефтрина. В меркнувшем свете капитан не смог понять, что выражает прямой взгляд парнишки. Недоверие? Или, может, даже превосходство? – Может, и так, – добавил Рапскаль уже мягче. – Но для вас они означали нечто совсем иное. Это было бы похоже на чтение чужого дневника. – Он внезапно поднял глаза и улыбнулся своей обычной широкой улыбкой. – А вот и она, моя красавица, моя драгоценная, мое алое чудо!

Красная драконица взмахами широко распахнутых крыльев замедлила свой полет, и, сделав несколько шагов с места приземления, остановилась. Похвала паренька заставила ее сверкающие глаза радостно вращаться.