– А... – лениво сказал он: – Ты все-таки пришла. Располагайся. Выпей чего-нибудь. Этот старый пердун Робин достал откуда-то сносный виски.
– Плевать. Где мои деньги, урод?
– Эй, не горячись, chica. Dineros крутятся и зарабатывают новые пиастры. Мы же выплачиваем тебе проценты, э?
– Да насрать. Гони мне деньги.
– Эй, не гони волну, подруга! Ты же сама хотела...
– Деньги.
– Так дела не делаются, seniora. Это же не магазин нижнего белья и ... Эй, эй, убери свою чертову наваху! Проклятая девка, совсем с ума сошла!
– Вот как?
– Santa Maria! Только не... О, да отдадим мы тебе твои паршивые деньги!
– Крошка, отпусти моего братца, – сказал кто-то сзади. Младший Джабб вернулся из туалета, из-за его плеча выглядывала молоденькая девчушка с соседней улицы. Она делала круглые глаза и восторженно впитывала все происходящее. В руке у младшего был пистолет.
– Сейчас я сделаю ему вторую улыбку во все горло. – сказала она, подбираясь, как кошка перед прыжком.
– Остынь, подруга. Мы вернем тебе твои деньги. Просто оставь моего брата в покое. Его яйца все еще нужны нашему роду. У его жены был выкидыш в прошлые выходные.
– Вернете мне деньги?
– Si. Мы удачно поставили в прошлый четверг. Да и вообще дела идут ... понемногу. – младший суеверно сплюнул через плечо, едва не попав в свою подругу.
– Хорошо. – она убрала наваху и села.
– Старший.
– Да? – Джабба-старший потирал горло и с ненавистью смотрел на нее.
– Отдай ей ее деньги.
– Но...
– Просто отдай их. – младший спрятал пистолет под пиджак и ослепительно улыбнулся.
– О, Иезус Христе... – проворчал тот, достав из-под стола старый кожаный кейс.
– На, держи свои dineros, ты, del putas...
– Придержи язык, пока я его не отрезала нахрен. – посоветовала она, пряча деньги.
– И, chica. – сказал младший ей в спину, когда она уже уходила.
– Si?
– Они не дадут тебе уйти, крошка. Это же банда Пако.
– Я сама разберусь со своими проблемами, hombre. – она вышла, а младший еще долго смотрел ей вслед, пока наконец его подруга не надула губки.
– Что ты в этой выдре нашел? Тощая, злая... puta... тебе нужно было ее пристрелить.
– Да что ты говоришь, – взъярился вдруг младший: – а ну-ка пошла бегом к мамочке! Дура, читать не умеешь, а туда же...
– Ах ты...
– Pronto!
– Ну и пойду! – она хлопнула дверью, а младший сел и налил себе виски. Не везет ему с бабами.
Дома уже все было упаковано. Почти все. Все, кроме ее коллекции ножей. Она прошлась вдоль стеллажа, поглаживая рукоятки. Малайский крис, знаменитый кукрис из Непала, стилет восемнадцатого века с бронзовой фигуркой ангела на навершии рукояти, близнецы-саи, китайские парные бабочки... она сложила их и перевязала упаковочной бумагой. Себе оставила свою любимую наваху и вакидзаси. Теперь осталось только одно, последнее дело.
–
–
Возможность была. Правда, очень маленькая. Она постучалась в дверь и видеокамеры, зажужжали, наводя свои подслеповатые глазки.
– Это я, – сказала она в домофон. Замок щелкнул, и она прошла внутрь. Коридором, коридором, темными переходами. Вот, наконец, зал. Днем здесь пусто. Блестят голым металлом шесты, на которых ночью повисают танцовщицы, прогибаясь и вытягивая, стулья сложены вверх ножками на столы, где-то едва слышно урчит вентилятор. Только у одного столика нет сложенных стульев – там сидят двое. Один толстый и низенький и второй – неприметный худощавый тип.
– Привет, Пако. – сказала она, остановившись. Толстый кивнул.
– Я принесла тебе деньги. – она вынула пачки и положила их на стол, между пепельницей и золоченым портсигаром.
– Мы в расчете, Пако. – сказала она.
– Садись, – сказал толстяк, ткнув пальцем в стул напротив. Она села.
– Что это значит? – спросил он, взяв пачку денег со стола.
– Это деньги за последний раз. И взносы на два года вперед. Я хочу уехать.
– Угу.
– Ненадолго. Может на год. Но я же заплатила взносы, верно?
– Неверно.
– Черт, Пако, я всего лишь... – она замолчала, когда он поднял руку.
– Слушай сюда, девочка... – сказал толстяк и его лицо скривилось. Она испугалась, что смотрит на это лицо