Город гибели

Жан-Пьер бродил под моросящим дождем по полям или мерил размашистым шагом гребни холмов. Одинокий и вознесенный к серым завесам медленно сносимых ветром туч, он как будто расхаживал по самому краю вселенной. Несчастный отец смотрел на черную землю, на землю безмолвную и подающую надежды, на таинственную землю, вершащую свое жизнеутверждающее дело в мертвенной тишине под покровом печального неба. И ему казалось, что для мужчины еще хуже не иметь надежд на плодородие полей, чем не иметь детей; ему казалось, что земля убегает от него, пренебрегает им, смотрит на него хмуро, подобно темным тучам над его головой.

Вынужденный в одиночестве созерцать свои поля, Жан-Пьер почувствовал ничтожность человека, исчезающего раньше этих комьев. Должен ли он оставить надежду иметь рядом с собой сына, который смотрел бы на вспаханную землю хозяйским глазом? Человека, который думал бы, как он, и чувствовал бы, как он; человека, который был бы частью его самого, но остался бы по-хозяйски топтать эту землю, когда он уйдет!

Жан-Пьер вспомнил о своих дальних родственниках и так рассвирепел, что выругал их вслух. Им! Никогда! Он повернул к дому, двигаясь прямо по направлению к своему жилищу, чья крыша виднелась сквозь остовы деревьев. Когда Жан-Пьер перелез через ограду, на поле, не спеша, обосновалась стая каркающих птиц; они по одной садились за его спиной.

В тот день мадам Левай сразу после полудня отправилась в свой дом возле Керваньона. Ей нужно было расплатиться с рабочими, занятыми поблизости на ее гранитном карьере, и еще в этом маленьком доме был магазин, где рабочие без хлопот могли потратить зарплату и не ездить в город.

Дом одиноко стоял среди скал. К двери вела грязная, каменистая дорожка. Морские ветры, достигая берега у мыса Стоункатер, яростно выли среди неподвижных нагромождений черных валунов, упорно державших короткорукие высокие кресты наперекор страшному невидимому напору. Укрытое от ветра жилище стояло в звучной и тревожной тишине: все напоминало затишье в центре урагана.

В штормовые ночи во время отлива бухта Фежер, находившаяся в пятидесяти футах ниже дома, казалась огромной черной ямой, из которой слышались бормотание и вздохи, как будто пески там, внизу, были живыми и жаловались. Во время прилива вода налетала на края скалы короткими бросками, которые завершались вспышками мертвенно-бледного света и столбами брызг, ниспадавших на берег и жаливших насмерть траву на пастбищах.

С холмов спустилась темнота, проплыла над побережьем, потушила красные огни заката и направилась в сторону моря, преследуя убегающий отлив. Ветер прекратился с заходом солнца, оставив за собой обезумевшее море и опустошенное небо. Небеса над домом казались одетыми в черные лохмотья, прихваченные тут и там огненными булавками.

В этот вечер мадам Левай стала прислугой для своих собственных рабочих и постаралась побыстрее их спровадить.

— Такая старая женщина, как я, в этот поздний час должна быть в постели, — повторяла она добродушно.

Но рабочие из карьера пили и заказывали еще. Они перекрикивались за столом, как будто разговаривали через поле. За одним концом стола четверо играли в карты, стуча по дереву твердыми костяшками пальцев и ругаясь при каждом ходе. Один сидел с потерянным взглядом, без конца напевая куплет одной и той же песни. Два других, в углу, таясь от окружающих, яростно ссорились из-за какой-то женщины, пристально глядя друг другу в глаза, как будто стараясь выжечь их, но разговаривали шепотом, сдержанным ядовитым шипением приглушенных слов, обещавшим насилие и убийство.

Воздух внутри был таким густым, что его можно было резать ножом. Три свечи, освещавшие длинную комнату, горели тусклым красным светом, словно угасающие в пепле искры.

В этот поздний час легкий щелчок железной щеколды так же неожидан и пугает, как удар грома. Мадам Левай поставила бутылку, которую она занесла над рюмкой для ликера; картежники повернули голову; шепот ссорившихся прервался; только певец, бросив взгляд на дверь, продолжал мурлыкать с невозмутимым лицом.

В дверном проеме появилась испуганная Сюзанна. Она ступила внутрь, захлопнула дверь и, прислонившись к ней спиной, произнесла почти неслышно:

— Мама!

Мадам Левай вновь взялась за бутылку и сказала спокойным голосом:

— Это ты, моя девочка. В каком ты виде!

Горлышко бутылки звякнуло по ободку рюмки, поскольку старая женщина вдруг испугалась: ей пришла в голову мысль, что сгорела ферма. Она не могла представить себе иной причины для появления дочери.

Сюзанна, вымокшая и грязная, уставилась через всю комнату на мужчин в дальнем углу. Мать настойчиво спросила:

— Что случилось? Упаси нас, Боже, от несчастий!

Сюзанна пошевелила губами, но не произнесла ни звука. Мадам Левай подошла к дочери, взяла ее за руку, заглянула в лицо.

— Ради Бога, — сказала она со страхом, — в чем дело? Ты вся в грязи… Почему ты пришла… Где Жан?

Все встали и медленно приблизились. Мадам Левай оторвала дочь от двери, развернула ее и посадила на стул у стены. Затем, рассвирепев, повернулась к мужчинам: