Город и город

– У одного парнишки заточка, но реально крошечная. Игрушка, ею и крысу не убьешь. И у каждого по жвачке. – Корви пожала плечами. – Дурь была не у них, мы нашли ее у стены, но… – еще одно пожатие плечами, – кроме них, тут никого нет.

Она подозвала жестом одного из наших коллег и открыла его сумку. Маленькие свертки покрытой смолой травы. На улицах эту штуку называют «фелд» – живучий гибрид Catha edulis, сдобренный табаком, кофеином и кое-чем покрепче. Среди травы виднелись нити стекловолокна или чего-то похожего: они царапают десны, чтобы вещества попадали в кровь. Название наркоты – каламбур на трех языках: там, где растет эта трава, ее называют «кат», а животное по-английски называется «кэт», а на нашем языке – «фелд». Я понюхал дурь: она оказалась довольно низкого качества. Я подошел к четырем дрожащим от холода подросткам в дутых куртках.

– Сап, полисмэн? – спросил один из парней на хипхоповском английском с акцентом Бешеля.

Он смотрел мне прямо в глаза, но вид у него был бледный. Ни он, ни его товарищи не выглядели хорошо. С того места, где они сидели, мертвая женщина была не видна, но они даже не смотрели в ее сторону.

Наверное, они знали, что мы найдем фелд и поймем, что он принадлежал им. Они могли бы ничего не говорить, а просто сбежать.

– Я инспектор Борлу, – сказал я. – Отдел по борьбе с особо тяжкими преступлениями.

Я не сказал: «Я Тиадор». Сложный возраст для допросов: они слишком взрослые для того, чтобы называть друг друга по именам, для эвфемизмов и игрушек, но недостаточно взрослые для того, чтобы стать соперниками на допросе, когда, по крайней мере, ясны правила игры.

– Как тебя зовут? – спросил я.

Парнишка помедлил, подумал о том, чтобы назвать себя сленговой кличкой, которой сам себя наградил, но решил этого не делать.

– Вильем Баричи.

– Это ты ее нашел? – Он кивнул, а вслед за ним кивнули и его друзья. – Рассказывай.

– Мы пришли сюда, потому что, потому что… – Вильем подождал, но про его наркотики я решил не упоминать. Он посмотрел себе под ноги. – Мы заметили что-то под матрасом и стащили его. Там были… – Его друзья посмотрели на него, и Вильем замялся – явно из суеверия.

– Волки? – спросил я.

Подростки переглянулись.

– Да, небольшая стая. Эти шелудивые твари там что-то вынюхивали, и…

– И мы подумали…

– Через сколько времени после того, как вы сюда прибыли? – спросил я.

Вильем пожал плечами:

– Не знаю. Через пару часов?

– Поблизости еще кто-то был?

– Вон там мы видели каких-то парней.

– Дилеров?

Он пожал плечами.

– А по траве вот сюда подъехал фургон, а потом уехал. Мы ни с кем не разговаривали.

– Когда был фургон?

– Не знаю.

– Еще темно было, – сказала одна из девочек.

– Так. Вильем и вы все – мы накормим вас завтраком, дадим попить чего-нибудь, если хотите. – Я повернулся к тем, кто их охранял: – С их родителями уже говорили?

– Они едут сюда, босс, а вот ее родители… – полицейский указал на одну из девочек, – до них мы не можем дозвониться.

– Продолжайте звонить. А их везите в центр.

Четверо подростков посмотрели друг на друга.

– Что за дерьмо… – неуверенно сказал парнишка, который не был Вильемом.

Он знал, что по каким-то неписаным законам он должен сопротивляться моим распоряжениям, но ему хотелось поехать вместе с моим подчиненным. Чай, хлеб, бумаги, скука и линейные лампы – все это так отличалось от темного двора, в котором ты неловко приподнимаешь тяжелый сырой матрас.

* * *

Прибыли Степен Шукман и его помощник Хамд Хамзинич. Я посмотрел на часы. Шукман меня проигнорировал и задышал с присвистом, наклоняясь к трупу. Он констатировал смерть и сделал несколько наблюдений, которые Хамзинич записал.

– Время? – спросил я.

– Часов двенадцать, – ответил Шукман. Он нажал на одну из конечностей женщины. Она закачалась. Судя по ее неустойчивой позе, трупное окоченение, вероятно, наступило где-то еще, когда женщина лежала на поверхности с другими контурами. – Ее убили не здесь.

Мне много раз говорили, что он отличный специалист, но, судя по тому, что я видел, он был компетентным, но не более того.

– Готово? – спросил он у одного из криминалистов. Она сделала еще два снимка с разных углов и кивнула. С помощью Хамзинича Шукман перевернул женщину. Неподвижная, сведенная судорогой, она, казалось, сопротивлялась ему. Теперь, когда ее перевернули, она выглядела нелепо, словно притворялась мертвым насекомым – раскачивалась на спине, поджав конечности.

Она смотрела на нас из-под развевающейся челки. На ее лице застыло такое выражение, как будто она удивлялась самой себе. Молодая женщина; на сильно поврежденном лице размазано большое количество косметики. Сложно сказать, как она выглядела при жизни, какое лицо представили бы знакомые, услышав ее имя. Возможно, мы что-то поймем позже, когда она расслабится после смерти. Ее грудь залила кровь, темная, словно земля. Заработали вспышки фотоаппаратов.

– Ну, привет, причина смерти, – сказал Шукман ранам на ее груди.

По ее левой щеке шло длинное красное рассечение, исчезавшее под нижней челюстью. Ей порезали половину лица.