Город и город

— Плевать ей было на унификацию. Она всех подвергала опасности, чтобы пользоваться нашей библиотекой и списками контактов… Мне она в самом деле нравилась, но с ней было невыносимо. Её заботил только Оркини… Борлу, она таки нашла его. Эй, вы там? Понимаете? Она его нашла.

— Откуда ты знаешь?

— Она мне рассказала. Из остальных никто не знает. Когда мы поняли, насколько… она опасна, ей запретили ходить на собрания. Решили, что она типа шпионка или вроде того. Кем она вовсе не была.

— Ты продолжал с ней общаться.

Он ничего не сказал.

— Почему, если она была такой?..

— Я… она была…

— Почему ты позвонил мне? В Бещель?

— … Она заслуживала лучшего, чем поле гончара[17].

Я удивился, что он знает это выражение.

— Вы были вместе, Джарис? — спросил я.

— Я о ней почти ничего не знал. Никогда не спрашивал. Никогда не встречался с её подругами. Мы были осторожны. Но она рассказала мне об Оркини. Показала мне все свои заметки о нём. Она была… Слушайте, Борлу, вы мне не поверите, но она вступила в контакт. Есть такие места…

— Диссенсуеы?

— Нет, молчите. Не спорные места, а такие, о которых каждый в Уль-Коме думает, что они в Бещеле, а каждый в Бещеле полагает, что они в Уль-Коме. Они же не здесь и не там. Они в Оркини. Она их нашла. Говорила мне, что помогает им.

— Каким образом? — Я заговорил наконец, потому что молчание длилось слишком долго.

— Я мало что знаю. Она их спасала. Им что-то нужно. Так она сказала. Что-то вроде этого. Но когда я однажды спросил у неё: «Откуда ты знаешь, что Оркини на нашей стороне?» — она только рассмеялась и сказала: «Ничего я не знаю, и они вовсе не за нас». Она многого мне не рассказывала. Я не хотел знать. Она вообще мало об этом говорила. Я думал, что она, может, пересекает границу через некоторые из таких мест, но…

— Когда ты видел её в последний раз?

— Не знаю. За несколько дней до того, как её… перед этим. Слушайте, Борлу, вот что вам надо знать. Она понимала, что попала в беду. Очень рассердилась и расстроилась, когда я сказал что-то об Оркини. В тот последний раз. Сказала, что я ничего не понимаю. Сказала что-то вроде того, что не знает, является ли то, чем она занимается, возвращением утраченного или преступлением.

— Что это значит?

— Не знаю. Она сказала, что Брешь — это ничто. Я был потрясён. Можете себе представить? Сказала, что каждый, кто знает правду об Оркини, в опасности. Сказала, что таких немного, но никто из тех, кто знает, даже не представляет себе, во что он вляпался, не сможет в такое поверить. Я ей: «Что, даже я?» А она: «Может быть — я, может, тебе уже слишком много рассказала».

— Что, по-твоему, это значит?

— Что вы знаете об Оркини, Борлу? Какого хрена кто-то думает, что трогать Оркини безопасно? Как, по-вашему, можно прятаться на протяжении многих веков? Благодаря хорошей игре? Свет! Я думаю, она как-то запуталась, работая на Оркини, вот что, по-моему, случилось, и они, по-моему, вроде паразитов, они говорили, что она им помогает, но она что-то обнаружила, а когда всё поняла, они её убили. — Он собрался. — Под конец она носила при себе нож, для защиты. От Оркини. — Горестный смех. — Они убили её, Борлу. И будут убивать всех, кто смог бы их обеспокоить. Каждого, кто когда-либо привлекал к ним внимание.

— Как насчёт тебя?

— Как, как! Мне крышка. С ней покончили, значит, и со мной тоже покончат. Плевать мне на Уль-Кому, плевать на Бещель, плевать на Ор — чтоб его! — кини. Это моё прощальное слово. Слышите стук колёс? Сейчас этот телефон вылетит в долбаное окно, и саёнара. Этот звонок — мой прощальный подарок, ради неё.

Последние слова он произносил шёпотом. Поняв, что он отключился, я попытался ему перезвонить, но номер был заблокирован.

Я долго, секунда за секундой, тёр глаза, слишком долго. На бумаге с шапкой отеля стал царапать заметки, ни на одну из которых никогда даже не взгляну, просто так, пытаясь собраться с мыслями. Перечислил людей. Увидел часы и рассчитал время с учётом часового пояса. Набрал по телефону отеля междугородный номер.

— Миссис Джири?

— Кто это?

— Миссис Джири, это Тьядор Борлу. Из бещельской полиции.

Она ничего не сказала.

— Мы… Могу ли я спросить, как себя чувствует мистер Джири?

Я прошёл босиком к окну.

— С ним всё в порядке, — сказала она наконец. — Злится.

Она была очень осторожна. Не могла решить, как ко мне относиться. Я слегка раздвинул тяжёлые шторы, выглянул наружу. Хотя была уже глубокая ночь, на улице виднелись несколько фигур, как всегда. Время от времени мимо проезжала машина. В столь поздний час труднее сказать, кто там местный житель, а кто иностранец, такой видимый днём: цвета одежд затемнялись в свете уличных фонарей, а ссутуленность вкупе с быстрой ночной ходьбой размывали язык тела.

— Я хотел ещё раз сказать, как сожалею о том, что случилось, и убедиться, что у вас всё в порядке.

— У вас есть что мне сообщить?

— Вы имеете в виду, поймали ли мы того, кто это сделал с вашей дочерью? Мне очень жаль, миссис Джири, пока нет. Но я хотел у вас спросить…

Я ждал, но она, хоть и не вешала трубку, ничего не говорила.