Город и псы. Зеленый Дом

– Я уже почти потерял счет времени, старик, – сказал Фусия. – Но пожалуй, так, месяцев восемь. Ты встретил Хума, и он тебе рассказал?

– Теперь, когда мы уже далеко, я могу тебе сказать, – промолвил Акилино. – Лалита и Ньевес живут там. И вскоре после того, как они добрались до Санта-Мария- де-Ньевы, к ним заявился Хум.

– Значит, ты знал, где они? – задыхаясь, выговорил Фусия. – Ты помог им, Акилино? Выходит, ты тоже сволочь? И ты меня предал, старик?

– Поэтому ты и стыдишься, и прячешься ото всех, и не раздеваешься при мне, – сказала Лалита, и гамак перестал скрипеть. – Но разве я не чувствую, как у тебя воняют ноги? Они гниют у тебя, Фусия, а это похуже, чем мои прыщи.

Гамак опять заходил из стороны в сторону, и снова жалобно заскрипели столбы, но теперь уже дрожала Лалита, а не Фусия. Он весь съежился и замер под одеялами, не в силах вымолвить ни слова, и глаза его, полные ужаса, горели в темноте, как два трепещущих огонька.

– Ты тоже меня оскорбляешь, – пролепетала Лалита. – И если с тобой что-нибудь случается, всегда я виновата. Вот и сейчас – ты меня позвал, и ты же еще сердишься. У меня тоже злость закипает, и с языка срывается бог знает что.

– Это все москиты, пропади они пропадом, – тихо простонал Фусия, и его голая рука бессильно упала на одеяло. – Они искусали меня и заразили какой-то хворью.

– Да, москиты, а ноги у тебя вовсе не воняют, и ты скоро вылечишься, – всхлипнув, сказала Лалита. – Не обижайся, Фусия, я ведь это так, сгоряча, мало ли что наговоришь со злости. Принести тебе воды?

– Эти собаки строят себе дом? – сказал Фусия. – Они собираются навсегда остаться в Санта-Мария-де-Ньеве?

– Ньевеса законтрактовали как лоцмана тамошние жандармы, – сказал Акилино. – Туда прибыл новый лейтенант, помоложе, чем тот, которого звали Сиприано. А Лалита ждет ребенка.

– Дай бог, чтоб он подох у нее в брюхе, и чтоб она тоже подохла, – сказал Фусия. – Но скажи мне, старик, разве не там его вздернули? Зачем Хум ездил в Санта-Мария-де- Ньеву? Хотел отомстить за себя?

– Он ездил из-за этой старой истории, – сказал Акилино. – Требовать каучук, который забрал у него сеньор Реатеги, когда приезжал в Уракусу с солдатами. Хум, конечно, ничего не добился, а Ньевес понял, что он уже не в первый раз приезжает жаловаться, что только ради этого он и удирал с острова.

– Он ездил жаловаться жандармам в то время, как работал со мной? Неужели он не понимал, чем это пахнет? Мы все могли погореть из-за этой скотины, старик.

– Верней, из-за этого сумасшедшего, – сказал Акилино. – Подумать только – сколько лет прошло, а он все свое. Умирать будет, а не выкинет из головы того, что с ним случилось. Такого упрямого язычника, как Хум, я еще не встречал, Фусия.

– Это все москиты и водяные пауки, – простонал Фусия. – Они искусали меня, когда я залез в бочагу вытащить подохшую черепаху. Но ранки уже подсыхают, а когда чешешься, они гноятся, оттого и пахнет, дура.

– Не пахнет, не пахнет, – сказала Лалита, – это я со злости, Фусия. – Раньше ты всегда хотел меня, и мне приходилось придумывать отговорки – у меня месячные, не могу. Почему ты так изменился, Фусия?

– Потому что ты стала старая, дряблая, а мужчин тянет только на ядреных баб! – закричал Фусия, и гамак запрыгал. – Москиты тут ни при чем, сука.

– Я и не говорю про москитов, – прошептала Лалита, – я же знаю, что ты лечишься. Но по ночам ты мне делаешь больно. Зачем же ты зовешь меня, если я такая, как ты говоришь? Не мучай меня, Фусия, не заставляй меня ложиться в твой гамак, раз ты не можешь.

Нет, могу – крикнул он, – когда хочу, я могу, но с тобой не хочу. Уходи отсюда и попробуй только заговори о москитах, я всажу пулю туда, где у тебя так болит. Пошла вон!

Лалита подняла москитную сетку, встала и бросилась на другой гамак. Тогда он наконец замолчал, но столбы все еще скрипели время от времени – Фусия, как в лихорадке, метался и ворочался. Лишь много позже в хижине воцарилась тишина, нарушаемая только ночным дыханием леса. Лежа на спине с открытыми глазами, Лалита поглаживала рукой чамбирные веревки гамака. Одна нога у нее вылезла из-под москитной сетки, и десятки крохотных крылатых врагов атаковали ее, кровожадно набросившись на пальцы и ногти. Почувствовав, как они пускают в ход свое оружие – тонкие, длинные хоботки, Лалита ударила ногой о столб, и они обратились в бегство, но через несколько секунд вернулись назад.

– Значит, этот пес Хум знал, где они, – сказал Фусия. – И он тоже мне ничего не сказал. Все ополчились против меня, Акилино. Может, и Пантача знал.

– Значит, он не свыкся с этой жизнью и делает все, чтобы вернуться в Уракусу, – сказал Акилино. – Видно, он тоскует по родному селению, видно, любит его. Это правда, что он, когда ездил с тобой, держал речи перед язычниками?

– Он уговаривал их, чтобы они добром отдали мне каучук, – сказал Фусия. – Он метал громы и молнии на хозяев и всегда рассказывал историю про этих двух христиан. Ты их знал, старик? Чем они занимались? Я так и не понял.