Город и псы. Зеленый Дом

– Сядь, сядь! – кричит Фусия. – Почему ты встал, Акилино? Сядь, сядь.

Он прыгает на корточках вокруг Акилино и старается заглянуть ему в глаза, но старик упорно смотрит на облака, на пальмы, на мутные воды реки, сонно плещущие о берег, на желтый, как охра, островок, горделиво противоборствующий течению. Фусия уже у ног Акилино. Старик садится.

– Побудь со мной еще немножко, Акилино, – кричит Фусия. – Не уезжай так скоро, ты ведь только что приехал.

– А, вспомнил, мне нужно рассказать тебе одну вещь, – говорит старик, хлопнув себя по лбу, и на секунду взгляд его останавливается на здоровой ноге Фусии, которой он роет песок. – В апреле я был в Санта-Мария-де- Ньеве. Видишь, какая у меня голова? Чуть не уехал, так и не рассказав тебе про это. Меня законтрактовала речная инспекция, у них там заболел лоцман, и я попал на один из этих катеров, что летают по воде. Мы пробыли там два дня.

– Ты побоялся, что я за тебя уцеплюсь, что я обхвачу тебя за ноги! – кричит Фусия. – Потому ты и сел, а не то ушел бы себе.

– Да не вопи же ты, дай рассказать, – говорит Акилино. – Лалита ужас как растолстела, поначалу мы даже не узнали друг друга. Она думала, что я уже помер. Расплакалась от волненья.

– Раньше ты оставался на целый день, Акилино! – кричит Фусия. – Ночевал в своей лодке, а наутро опять приходил потолковать со мной. Два-три дня проводил здесь. А теперь не успел приехать, уже собираешься уезжать.

– Я остановился в ее доме, Фусия, – говорит Акилино. – У нее куча детей, не помню сколько, но много. И Акилино уже взрослый мужчина. Он был плотовщиком, а теперь уехал работать в Икитос. Изменился, глаза у него уже не такие раскосые, как в детстве. Почти все выросли, а если бы ты увидел Лалиту, ты просто не поверил бы, что это она, до того толстая стала. Помнишь, как я своими руками принимал у нее ребенка? А теперь Акилино здоровый парнюга и такой симпатичный. Да и сыновья Ньевеса не хуже, и сыновья жандарма. Их не различишь, все похожи на Лалиту.

– Раньше мне все завидовали, – кричит Фусия, – потому что ты навещал меня, а их никто не навещает! А потом смеялись надо мной, потому что ты долго не приезжал. Но я им говорил – скоро приедет, все дело в том, что он всегда в разъездах, торгует то на одной реке, то на другой, но он приедет, не завтра, так послезавтра, но приедет. А теперь получается так, как будто ты и не приезжал, Акилино.

– Лалита рассказала мне свою жизнь, – говорит Акилино. – Она не хотела больше детей, но жандарм хотел и много раз брюхатил ее. В Санта-Мария-де-Ньеве ее ребят тоже называют Тяжеловесами, и не только тех, которые у нее родились от него, но и сыновей Ньевеса, и твоего.

– Лалита? – кричит Фусия. – Лалита, старик?

Розоватый комок гниющей плоти корчится от возбуждения, вместе с воплями издавая зловоние, и старик зажимает нос и откидывает голову. Пошел дождь, и ветер свистит между деревьями, шелестит листвой, колышет заросли на том берегу. Дождь пока еще мелкий, невидимый. Акилино встает.

– Видишь, пошел дождь, мне надо идти, – гнусавит он. – Придется мне спать в лодке и мокнуть всю ночь. Я не могу в дождь плыть против течения – чего доброго, заглохнет мотор, а грести сил не хватит, и меня снесет вниз, со мной это уже случалось. Ты что пригорюнился? Оттого что я рассказал тебе про Лалиту? Почему ты больше не кричишь, Фусия?

Фусия не отвечает. Он еще больше сгорбился и понурил голову. Здоровой ногой он играет камешками, рассеянными на песке: ворошит их и собирает в кучку, ворошит и собирает в кучку, выравнивая ее края, и во всех этих кропотливых движениях есть что-то печальное. Акилино делает два шага назад, не отрывая глаз от его воспаленной спины, от слезающего с костей мяса, которое обмывает дождь. Он отступает еще на шаг, и теперь уже язвы неотличимы от кожи – все сливается в лиловое с красноватым оттенком пятно. Старик отнимает руку от носа и вдыхает полной грудью.

– Не горюй, Фусия, – бормочет он. – Я приеду в будущем году, хоть мне это и очень трудно, честное слово, приеду. Я привезу тебе чего-нибудь мяконького. Ты приуныл из-за того, что я рассказал тебе про Лалиту? Вспомнил былые времена? Такова жизнь, приятель, другим еще хуже пришлось, подумай о Ньевесе.

Старик бормочет и пятится, и вот он уже на тропинке. В колдобинах скапливаются лужи, и воздух наполняет дыхание растений, густой запах соков, смол и прорастающих семян. Над землей поднимаются – пока еще легкой пеленой – теплые испарения. Старик все пятится, и наконец комок кровоточащей плоти скрывается за папоротником. Акилино поворачивается и, бормоча – он приедет на будущий год, Фусия, не надо унывать, – бежит к хижинам. А дождь уже льет как из ведра.

II

– Поскорее, отец, – сказала Дикарка. – Нас ждет такси.

– Одну минуту, – сказал отец Гарсиа, прокашливаясь и протирая глаза. – Мне надо одеться.