Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

О куэльярских персонеро и прокурадорах мы знаем гораздо больше. Первые фигурировали в актах в качестве представителей своей общины в королевском суде при решении вопроса о нарушении податных льгот. Они же перед лицом короля просили от имени сограждан об изменениях в невыгодных для консехо порядке и нормах взимания платежей, а также о восстановлении нарушенных прав общины[515]. Наконец, они представляли свое консехо в кортесах[516]. Заметим, что «Королевское фуэро» уделяет значительное внимание регламентации статуса персонеро и содержанию специального документа, подтверждавшего права последних, — «carta de personería» (о факте ее предъявления королю от имени консехо Куэльяра упоминается в одном из актов, составленном в середине XIV в.[517]).

Но текст фуэро отнюдь не связывает институт персонеро исключительно с консехо. Помимо общин, персонеро могли представлять и другие учреждения, корпорации и даже частных лиц в судебных инстанциях[518]. Многочисленные примеры содержатся в куэльярских документах. Чаще всего речь идет о представителях церковных учреждений — монастырей, капитула городских клириков и т. д.[519] Таким образом, персонерия консехо была лишь частным случаем проявления общей закономерности.

Статус и функции прокурадоров общины имели много общего с таковыми у персонеро. Вместе с тем имеющиеся у нас данные позволяют предположить, что права первых были более широкими. Так, прокурадоры выдвигались в ситуациях, когда для защиты интересов общины требовалось задействовать личные связи и влияние, и назначались преимущественно из числа наиболее влиятельных лиц, проживавших в городе. Возможно, в основном это были рыцари по происхождению, служившие в аппарате королевской администрации. По крайней мере, об этом факте четко известно из комплекса документов, датируемых началом 40-х годов XIV в., где прокурадором консехо назван рыцарь «Педро Феррандес, сын дона Феррандо из Куэльяра», королевский нотарий, а затем алькальд[520].

Институт прокурадоров также не был прерогативой исключительно консехо. Подобных представителей могли выдвигать и иные субъекты, в том числе уже упоминавшиеся церковные учреждения. Более того, этим правом пользовались даже сообщества, возникшие лишь в силу временной общности интересов в конкретном деле. Так, конфликт капитулов приходских клириков Сеговии и Куэльяра с епископом Сеговии стал причиной совместного делегирования procuratores в Рим в 1249 г. После решения конфликта существование союза капитулов потеряло смысл[521].

Все сказанное о представителях консехо в конкретных делах свидетельствует, что их следует рассматривать в качестве настоящих должностных лиц общины. Однако их статус и функции не соответствовали критериям коллегиального органа местной власти, свойственного свободным городским институтам. В отличие от положения должностных лиц муниципальных учреждений положение представителей консехо не отличалось определенностью, а конкретный спектр составлявших его элементов зависел главным образом от потребностей момента. В этом смысле особенно показательны случаи, когда от имени общины действовали лица, не имевшие особого статуса представителя консехо. Речь идет о местных рыцарях, иногда представлявших интересы сограждан лишь на основании принадлежности к своей сословной группе[522].

Итак, какими бы широкими ни были подчас функции представителей консехо, нельзя выделить ни одной, пусть даже ограниченной, сферы в системе власти, которая на постоянной основе регулировалась бы общиной.

3. Собрания консехо и их роль в системе местной власти

В отсутствие коллегиального органа местной власти кастильская территориальная община могла выразить общую волю своих членов лишь посредством сходов, которые — подчеркнем это особо — в наших источниках также именуются conçejo. Вопреки существующим представлениям, подобные собрания созывались далеко не регулярно. Ни в сводах местного права, ни в документах не говорится о строгой периодичности их проведения[523]. Имеются лишь указания на день недели, наиболее приемлемый для проведения сходов, — воскресенье[524]. Эта норма вполне объяснима. Воскресный день был свободен от повседневных трудов, а время начала собрания легко увязывалось с окончанием мессы: не случайно местом сбора нередко становились площади близ городских церквей, а о созыве оповещал звон церковных колоколов[525].