Город из пара

Так я узнал, что Гауди от какого-то магната поступило предложение построить небоскреб посередине острова Манхэттен, а в мои обязанности входит служить переводчиком во время встречи Гауди с загадочным воротилой, которая должна состояться через несколько дней в отеле «Уолдорф-Астория». На следующие несколько дней я заперся в своем пансионе, зубря как одержимый английскую грамматику. В пятницу на рассвете мы сели в поезд до Кале, потом пересекли канал, а в Саутгемптоне поднялись на борт «Луизианы». Как только мы оказались на корабле, Гауди удалился в каюту, охваченный ностальгией по своей стране. Он вышел только на следующий день, ближе к вечеру. Я увидел его сидящим на носу корабля, где он следил, как солнце истекает кровью у горизонта, пылающего сапфирами и медью. «Aixó sí que és arquitectura, feta de vapor i de llum. Si vol apprendre, ha d’estudiar la natura»[11]. Плавание обернулось для меня ускоренным, умопомрачительным курсом. Каждый вечер мы бродили по палубе, обсуждали планы и проекты, касавшиеся и жизни тоже. В отсутствие другого общества, а может, и догадываясь о моем чуть ли не религиозном перед ним преклонении, Гауди одарил меня своей дружбой и показал наброски небоскреба, иглы поистине вагнеровского склада. Если бы проект воплотился в действительность, здание стало бы самым чудесным из всех, воздвигнутых рукой человека. От идей Гауди перехватывало дыхание, и все же я не мог не заметить, что не было в его голосе ни интереса, ни подлинного жара, когда он описывал проект. В вечер перед прибытием я осмелился задать вопрос, интересовавший меня с того самого момента, как мы подняли якорь: почему Гауди хочет ввязаться в проект, какой займет месяцы, а то и годы, оторвет от родной земли, а главное, от творения, которое превратилось в цель всей его жизни? De vegades, per fer l’obra de Déu cal la má del dimoni[12]. Тогда Гауди признался мне, что, если он согласится воздвигнуть эту вавилонскую башню в сердце Манхэттена, заказчик обязуется оплатить окончание работ над Саграда Фамилия. До сих пор помню его слова: Déu no té pressa, peró jo no viuré per sempre…[13].

Мы прибыли в Нью-Йорк на закате. Зловредный туман клубился между башен Манхэттена, огромный город терялся вдали под пурпурным небом, грозящим бурей и серным дождем. Черная карета ждала нас на пристани в Челси, а затем по мрачным туннелям доставила в центр острова. Из-под плиток тротуара вырывались спирали пара; рой трамваев, экипажей и дребезжащих механических конструктов сновал в бешеном ритме по городу адских ульев, что громоздились над легендарными зданиями. Гауди мрачно взирал на все это. Сабли окровавленных молний, вырываясь из туч, поражали город, когда мы, въехав на Пятую авеню, издали заприметили силуэт «Уолдорф-Астории», мавзолей из мансард и башенок, на обломках которого через двадцать лет будет воздвигнут Эмпайр-стейт-билдинг. Владелец отеля лично поприветствовал нас и сообщил, что магнат примет нас позднее. Я бойко переводил, а Гауди молча кивал. Нас провели в роскошные апартаменты на седьмом этаже, откуда можно было видеть, как весь город погружается в сумерки.

Дав посыльному хорошие чаевые, я выяснил, что наш заказчик живет в апартаментах на последнем этаже и никогда не выходит из отеля. Когда я спросил, что это за человек и как он выглядит, посыльный ответил, что ни разу не видел его, и поспешил уйти. Настал час свидания, и Гауди выпрямился, обратив ко мне тоскливый, встревоженный взгляд. Лифтер в пунцовой униформе ждал нас в конце коридора. Пока мы поднимались, я заметил, как Гауди все больше бледнеет и папка с набросками едва не валится у него из рук.

Мы прибыли в мраморный вестибюль, за которым простиралась длинная галерея. Лифтер закрыл за нами дверь, и светящаяся кабина исчезла в глубине. Я заметил пламя свечи, оно двигалось по коридору по направлению к нам. Свеча озаряла чью-то стройную фигуру в белом. Длинные черные пряди обрамляли самое бледное лицо из всех, какие я мог припомнить, а на лице сияли голубые глаза, чей взгляд вонзался в душу. Точно такие, как у Гауди.

– Welcome to New York[14].

Нашим заказчиком оказалась женщина. Молодая, наделенная волнующей красотой, на которую было почти больно смотреть. Репортер Викторианской эпохи сравнил бы ее с ангелом, но я не видел в облике женщины ничего ангельского. Она двигалась по-кошачьи, улыбалась, как рептилия. Дама провела нас в зал, полный полумрака и занавесей, которые принимали на себя вспышки молний. Мы заняли места. Один за другим Гауди показывал ей наброски, а я переводил объяснения. Позднее дама вонзила в меня взгляд и, облизывая карминные губы, намекнула, что хочет остаться с Гауди наедине. Я искоса посмотрел на него. Он кивнул, совершенно невозмутимый.