— Ответьте, чтобы подождал годик-другой, пока я закончу композицию в честь сорокалетия Империи! Он и сам должен понимать своей бараньей башкой, что никто не вправе отодвигать в сторону самого Кайзера.
— Но ведь до сорокалетия еще… Вы еще и не принимались за эту скульптуру, господин…
— Ха! Более того — ее мне еще даже не заказали! Но будь уверен, Отто, непременно закажут!.. О-о! Милая Гретхен! — резко сменил не только тон, но и тембр голоса ваятель, завидев свою очередную юную пассию, занявшую место давно скончавшейся фрау Марты. Далеко не первая пассия, сменившая далеко не первую «фрау Марту». — Решили проведать старого Юргена?..
— Чертов старикан!.. — недовольно пробормотал секретарь, отстав на несколько шагов. — Столетие перевалил, а стоит, как скала… Не хуже своих истуканов.
— Ты даже не подозреваешь, Отто, — ухмыльнулся его товарищ, склоняясь к самому уху, — насколько точно выразился! Девица, болтают, в восторге не только от денежек старого каменотеса…
— Да ну!
— Точно-точно, — подтвердил третий секретарь, присоединяясь к приятелям. — Фрау Геринг, наша экономка, сообщила мне по секрету…
Все трое тесно сблизили головы и зашушукались совсем неразборчиво.
— Все это преотлично, — протянул Отто Лемке, скребя в рыжем затылке. — Хозяину остается лишь позавидовать, если то, что ты, Ганс, нам тут порассказал, правда, хотя бы на четверть… Только как быть с теми пятьюдесятью марками на брата, что посулил нам герцогский управляющий в качестве аванса?..
— «Как-как», — передразнил товарища белобрысый Аксель Розенберг. — Позабыть про них — вот и все. Неужто ты не знаешь старого Виллендорфа? Уж если он сказал «нет», то слово его покрепче того самого!..
Трое бездельников довольно заржали.
— Я не помешаю вам, господа?.. — робко прозвучал сзади голос с мягким австрийским акцентом.
— Это что еще такое? — спросил Ганс, презрительно измеряя взглядом щуплого чернявого юношу, комкающего в руках шляпу. — Кто сюда пустил эту деревенщину? Эй, как тебя зовут, венская отрыжка?!
— Адольфом, господин… — поклонился паренек. — Только позвольте вам заметить, что я не из Вены, а из Линца…
— Один хрен! — расхохотался Аксель. — Что Вена, что Линц, что Прага — везде живут недоделанные оззи.[14]
«Каспата»… — передразнил он выговор Адольфа.[15] — Научился бы сначала хоть говорить по-человечески…— Стоп! — хлопнул себя по лбу Отто и принялся лихорадочно листать выхваченный из жилетного кармана блокнот. — Так вам было назначено на двенадцать, молодой человек?
— Совершенно верно… Вот, у меня тут так и записано: «Двенадцать ноль-ноль».
— Пойдемте! — схватил его за рукав секретарь и потащил в галерею. — Только будьте почтительны, сударь, мастер чрезвычайно вспыльчив и в гневе несдержан не только на слова… — потер он ушибленное третьего дня фон виллендорфовским костылем плечо. — Если бы вы только знали, чего мне стоило уговорить его выкроить для вас пару минут!..
— Я буду благодарен вам, сударь, — потупив глаза, пробормотал молодой австриец, суетливо извлекая из кармана заранее припасенную монету в пять марок. — По мере моих скромных сил…
— Чересчур уж скромны ваши силы… — золотой волшебным образом исчез, будто его и не было. — Но Бог с вами… Кстати! Не вздумайте упоминать при хозяине о Господе или божиться! Он убежденный атеист!
— Я буду внимателен…
Завидев парочку, фон Виллендорф царственным жестом руки отпустил молодую женщину, с которой только что щебетал, и собрал в приветливую улыбку морщины на лице.
— Вы все-таки пришли, мой юный друг? — ласково приветствовал он зардевшегося, словно девушка, австрийца. — Признаться, я думал, что столь долгое ожидание охладит ваш пыл…
— Я всю жизнь мечтал о таком учителе, герр Виллендорф…
— Фон Виллендорф!.. — прошипел сзади Отто, пихая юношу в бок.
— Ну почему же, — благодушно улыбнулся старик. — Я две трети своей жизни прожил просто Виллендорфом, поэтому не вижу в своей фамилии ничего зазорного и без дворянской приставки… Оставьте нас, Отто!
Секретарь безмолвно повиновался, и скульптор продолжал:
— Я внимательно посмотрел ваши рисунки, молодой человек, и должен признать, что в вас есть искра…
Адольф просиял, но фон Виллендорф тут же охладил его пыл:
— Но я не могу принять вас в качестве ученика. Я очень сожалею, поверьте мне.
— Почему? — подался вперед молодой австриец, от волнения говоря еще более неразборчиво, чем обычно. — Я готов заплатить вам, маэстро! У меня есть деньги! Вот! — Он бестолково совал скомканные купюры в безжизненные бледные ладони, усыпанные старческими пигментными пятнами. — Я заработаю еще!
— Поверьте мне, — повторил старик, глядя в лицо пылкого юноши бесцветными глазами мудрой ящерицы, прячущимися в нависших морщинистых веках. — Дело тут совсем не в деньгах… Я сам плачу своим ученикам, если вижу, что из них что-нибудь получится. Хотя угадываю далеко не так часто, как хотелось бы…
Он оборвал свою речь на полуслове и замер, повесив голову на грудь. Казалось, что он заснул. Но через минуту дребезжащий голос зазвучал снова: