Город клинков

– А почему нет? – спросил он, хотя видно было, что он ждал такого ответа.

– Я не… я не хочу возвращаться. И не вернусь. Не хочу проходить через то же самое.

– Через что? Через бои? Через убийства?

Она кивнула.

Он сочувственно улыбнулся. Не очень-то он походил на солдата: лицо суровое, однако что-то в нем было такое привлекательное – чего не было у других старших по званию офицеров.

– Солдаты не только убивают, Мулагеш. Большинство нынче вообще даже не занимается этим. Мы оказываем поддержку, сохраняем порядок и строим.

– И что?

– А то, что… я думаю, вам захочется снова пойти служить, чтобы принести пользу. Вам же еще двадцати нет, Мулагеш. У вас вся жизнь впереди. Думаю, лучше потратить ее на что-нибудь хорошее. А не на то, чтоб наливаться дешевым вином.

Мулагеш молчала.

– Так вот, если вам интересно, то у нас сейчас воплощается в жизнь новая программа, ее цель – создать систему управления на Континенте. Мы размещаем там военные контингенты, которые призваны оказывать поддержку и сохранять мир.

– Что-то вроде полиции?

– Что-то вроде, да. Полковник Малини будет заниматься Мирградом, но ему нужны помощники. Заинтересованы вы в том, чтобы, возможно, вернуться на Континент и помочь ему? Вы хорошо знаете эти места. Может, на этот раз вы сумеете применить свои знания в мирных целях.

* * *

Мулагеш стоит на краю утеса и смотрит вниз. Там на скалах гнездятся чайки: они летают туда и сюда над волнами, ловя мошек – фарфорово-белых и жутковато светящихся в лунном свете. Кроме нее, тут никого нет. Ни одной живой души на полмили вокруг.

Над горизонтом ворочаются грозовые облака, полыхает молния. Надвигается буря – и здесь, пожалуй, уже опасно находиться.

Как бы хотелось вырасти. Перерасти воспоминания о Желтом походе. Но эти воспоминания, нахлынувшие в шахтах – молоденький Банса, еще не вошедший в полный возраст, стучит по стене разоренного дома, он пока не знает, что ждет его впереди, буквально через несколько дней, – эти воспоминания словно превратили всю ее жизнь после Желтого похода в следы дыхания на стекле, следы – их можно запросто стереть рукой и увидеть в окно все тот же страшный, курящийся дымами ландшафт, от которого невозможно отвернуться, который невозможно не видеть, даже если закрыть глаза.

Мулагеш смотрит на этикетку на бутылке вина. Какая-то вуртьястанская гадость. Она допивает, подходит к краю утеса и выкидывает ее.

Потом глядит, как та, посверкивая, летит вниз, словно зеленая слеза, падающая в темный океан. А потом разбивается в пыль о камень. Звука удара Мулагеш не слышит.

Она смотрит на отражающуюся в волнах луну. А что, если луна – это такая дыра в мироздании и в нее можно залезть и выпасть с другой стороны? Выпасть туда, где можно наконец отдохнуть.

Но потом все меняется, и луна скалится, как голый череп.

Мулагеш смаргивает. К ее удивлению, лунное отражение опять меняется, и теперь это не череп, а женское лицо, бесстрастное и неподвижное, лицо, над которым перекатываются волны.

– Какого демона? – бормочет она.

И тут океан вскипает, словно что-то выстреливает из его глубин.

Оно поднимается, поднимается…

И тут Мулагеш видит, что это. Видит ее.

Она встает невозможно быстро, как кит, в прыжке разбивающий поверхность воды, – вода стекает с ее огромных плеч, с ее ладоней. Стекает по подбородку. Она огромна, она гигант, закованный в металл: в сталь, железо и бронзу с пятнами ржавчины. Когда она встает, огромные утесы едва достают до ее груди, и вот она стоит, чудовищных размеров, поблескивающее существо, четко вырисовывающееся на фоне ледяной луны и звезд. Лицо ее холодно и ничего не выражает: это бесстрастная стальная маска, глаза ее темны и пусты.

На ней шлем, понимает Мулагеш. И она не из металла, на ней доспех – неземной красоты доспех, изукрашенный узорами, на груди пластина поверх кольчуги, и на пластине этой выгравированы тысячи жутких образов поражающих своей жестокостью битв и сражений.

Она величественна, ужасна и прекрасна. Она – это море, луна и утесы. Воплощение войны, воплощение вечной битвы.

– Вуртья, – шепчет Мулагеш.

Это невозможно, этого не может быть – но вот оно есть, и Мулагеш на нее смотрит.

Одна огромная рука в кольчужной сетке хватается за край утеса, и она приподнимается еще выше.

Нет, нет!

Перепуганные чайки кричат. Под ногами Мулагеш земля дрожит, и она нащупывает «карусель» в портупее.

Вуртья возвышается над Мулагеш, объятая тьмой и невероятная, красивая и чудовищная одновременно. Раздается скрежет металла, и ее пустые глаза обращаются к форту. В правой руке что-то сверкает – это меч, и клинок его омыт призрачным, бледным сиянием.

«Я тебя не пущу», – думает Мулагеш.

Она выхватывает «карусель», прицеливается и стреляет. Она видит отражение вспышки в гигантских стальных поножах и смутно понимает, что кричит во весь голос: «Я тебя, мать твою, не пущу!»