Город клинков

Мулагеш смотрит на адептов, потом подходит поближе. Теперь их разделяет не более десяти футов. Сейчас она видит, что доспехи у них не одинаковые: у кого-то больше водных мотивов в украшении, у кого-то — рогов, а у кого-то по спине и плечам торчат сплошные зубы. Наверное, это разная военная форма. Может, они из разных полков. Или разных районов Вуртьястана. А может, из разных эпох…

Она подходит еще ближе с винташем наготове. Ближайший адепт все так же стоит лицом от нее, однако, если бы он был в сознании, он бы услышал ее шаги. А потом она понимает, что адепт… говорит, точнее, бормочет. Она наклоняется поближе и различает слова:

— Я обрушил мосты, обрушил стены, в прыжке настиг беглецов и убил их всех до единого, и они полегли, как пшеница под серпом… я сделал это для тебя, Матерь наша, я сделал это во имя твое…

Она подходит к следующим двум адептам и слышит:

— Я стоял на носу моего корабля, и сердце мое рвалось из груди, и разбил я все их суда одно за другим, и стали они щепой и обломками, и мы шли мимо них и видели тех, кто держался за мачты и просил помощи, а мы смеялись над ними… Я сделал это для тебя, Матерь наша, сделал это во имя твое…

— И взяли мы город в осаду, и стояли под ним три недели и четыре дня, и они открыли перед нами ворота и признали свое поражение. А наши мечи обрушились на них, как капли дождя на крышу дома. Они думали, что мы пощадим их, оставим их жить, если они покорятся, что за глупцы, Матерь наша, что за глупцы…

Турин слушает их — каждую страшную повесть о каждой жуткой победе. Они рассказывают всякий свою историю, снова и снова, вспоминают о сделанном, радуются тому, чем заслужили место в посмертии. И каждый раз, рассказывая, они обращаются к Матери, и каждый раз она слышит упрек в их обращении. Да, они многое совершили во имя ее, но кажется, что они в глубине души вовсе не хотели делать это, и сейчас она их взяла и предала.

Мулагеш прислушивается к бормотанию, затем смотрит на залитый золотистым светом проход, ведущий прочь из дворика.

— Так, — шепчет она, — где, демон побери, Чудри?

* * *

Она бродит по коридорам и улицам Города Клинков, перебегает через мосты, ходит по набережным каналов и заглядывает в широкие туннели. Не все улицы вымощены белым камнем — многие из них покрыты разбитыми и скованными в единое целое щитами, прямо как в том куполе на Клыке. Турин все посматривает на горизонт, пытаясь узреть гигантскую башню из своего видения, но здания и статуи настолько высокие, что за ними трудно что-либо разглядеть. На самом деле у нее только получается задирать голову и смотреть вверх.

На улицах группками стоят адепты — все они в полусне бормочут что-то свое, прямо как те, что она видела во дворике. Они не обращают внимания друг на друга, не то что на Мулагеш. А потом она замечает, что, вне зависимости от того, где они стоят, все они смотрят в одном направлении, словно могут видеть что-то за всеми этими стенами и статуями.

Но тогда… на что же они смотрят?

А отчего бы не проследить за ними? Конечно, здравый смысл сопротивляется этой идее, но Мулагеш решается: она бежит от адепта к адепту, от группки до большой толпы, и все они смотрят и смотрят, словно взгляды их как магнит притягивает что-то в глубине города.

Вот она проскальзывает между двумя высокими, бормочущими адептами, которые стоят на узком мостике цвета слоновой кости, и… замирает на месте. А потом делает пару шагов назад и смотрит на канал.

В Городе Клинков этих каналов бессчетное количество, а тот, над которым Турин сейчас стоит, самый большой. Она смотрит вниз и видит огромное число мостов и мостиков самых причудливых форм.

И на одном из мостов, где-то в четверти мили от нее, что-то лежит на ступенях.

Нет, не что-то. Кто-то. Человеческое тело, обмякшее и неподвижное, лежит на мосту. И этот кто-то тоже с ног до головы облит красным.

— Ах ты мать твою… — тихо говорит Мулагеш.

Она пробирается через толпу адептов и бежит по набережной к этому мосту.

Как же так. Так не должно было быть, как же так…

Турин выбирается из толпы и видит: волосы, длинные темные волосы стекают по белым ступеням. Мулагеш видит это — и поникает. Потому что знает, что это. И кто это.

Она медленно идет к телу.

Это женщина. На ней обычная гражданская одежда, однако с одного взгляда на патронташ, гранаты и сумку становится понятно — это все армейские боеприпасы. Мулагеш осторожно поддевает ногой сумку и открывает ее. Внутри лежат перевязанные бурые трубки с металлическими колпачками. На которых четко различается надпись: «Тротил».

Взорвутся — все здесь разнесут к хренам…

— Вот, значит, куда подевалась взрывчатка со склада, — вслух говорит она. — Вуртьястанцы ее не крали. Ее украла ты.

Почему-то хочется смеяться, но что-то не до смеха. Проклятье, какая глупость, как же так…

Затем она вздыхает, присаживается и переворачивает тело на спину.