Город клинков

— Ты видела здешних людей, — говорит Бисвал. — Как ты считаешь, они встанут на бой с нами? Они и сейчас сражаются — палками и камнями, а представь себе, что будет, если до них дойдет технический прогресс. Вот уже сорок лет мы ни с кем не воевали, Турин, а последнюю войну, в которой сражались и проливали кровь мы с тобой, наша родина пытается изгнать из памяти. Подвергать сомнению наше превосходство считается невежливым. Но когда-нибудь Сайпуру придется признать истинное положение вещей. Нам снова нужно сражаться. Мы не можем более позволить другим странам делать то, что им хочется. Мы не можем более позволить себе пассивность. И совершенно точно не можем себе позволить быть щедрыми. — Он склоняет голову. — И если мне суждено пробудить Сайпур ото сна — значит, так тому и быть.

Мулагеш в ужасе смотрит на него:

— Ты хочешь… использовать Ночь Моря Клинков, чтобы начать мировую войну?

— В мире уже идет война, Турин, — отвечает Бисвал. — Только тихая. Континент усиливается с каждым годом. И он борется с нами. Сейчас они бедны, но это же не навсегда. Мы можем либо начать действовать сегодня, либо заплатить за промедление в будущем. Я предпочитаю первый вариант.

— Но… но… что ты, мать твою, несешь, что за хрень!

— Это правда, — спокойно говорит он. — Быть сверхдержавой — значит вести постоянную войну с соседями. Мы должны признать, что это правда, либо проиграть. И сегодня вечером наша родина сделает свой выбор.

— Это безумие какое-то! — в ярости говорит Мулагеш. — А самое главное — глупость несусветная! Лалит, здесь, в бога в душу, такое рубилово начнется! И нас же первых тут нашинкуют! У них численное преимущество — тысяча к одному, и каждый из их солдат стоит ста наших!

— Ты сомневаешься в нас, — отвечает Бисвал с безмятежностью, которая начинает уже бесить Мулагеш. — Естественно. Ты слишком долго прожила в тени Комайд, а она никогда не симпатизировала армии. У нас тут очень продвинутое оружие, Турин, оружие чудовищной разрушительной силы. Мы предупреждены и начеку. Вуртьястанская армия придет сюда, ибо здесь лежат их мечи. И мы уничтожим их. Я уже приказал береговым батареям готовиться к бою. И после этой битвы отношение Сайпура к здешнему проклятому краю изменится.

— Какой же ты дурак! — говорит Мулагеш. — Ты подвергаешь риску всех своих солдат — и ради чего? Чтобы потешить свое сраное самолюбие! При чем здесь национальные государства, война, гегемония! Тут все дело — в тебе!

Огромные корявые руки Бисвала вцепляются в решетку, но сам он молчит.

— Ты просто хочешь оказаться под софитами славы, Лалит, — продолжает Мулагеш. — Ты так и не простил Сайпур за то, что они отказали Желтому походу в праве на существование и замолчали его. Ты так и не простил меня за то, что меня провозгласили этим демоновым героем гребаной Мирградской битвы. Ты думаешь, что герой — ты, а твое начальство считает тебя чудовищем. И ты, Лалит, и вправду чудовище. — И она тихо добавляет: — Мы оба — чудовища. И ты, и я. Это расплата за то, что мы сделали.

— За то, что мы сделали? — шипит Бисвал. Он вцепляется в прутья решетки с такой силой, что та трясется. — За то, что мы сделали? А что мы сделали? Выиграли войну? Это так ужасно? Спасли жизни сайпурцев, положили конец конфликту? Мы это сделали, и что ж, теперь мы демоны, да? Это что, правильно, что они должны забыть нас, забыть, что мы сделали?

Мулагеш встает и кричит ему в лицо:

— Мы сровняли с землей города! Мы уничтожили целые семьи! Мы убили не просто мирных жителей, мы детей в колыбелях убивали!

— Потому что этого потребовала родина! Она этого потребовала — а потом забыла о нас. Они забыли и тех, кто отдал за это жизнь! Вместо благодарности они о нас забыли!

— Да хватит уже! — говорит Мулагеш. — Хватит! Да проклянут тебя моря, Лалит Бисвал! Да проклянет тебя судьба, тысячу и тысячу раз — за то, что не выучился тому, чему выучилась я! Мы слуги. Мы служим. Гуманизм — вот на что мы ориентируемся, служа! И мы ничего не просим взамен у нашей родины. И мы соглашаемся со всем этим, надевая военную форму. А твоим пафосным выкрутасам и мечтам о мировом господстве не место в цивилизованном мире.

Бисвал смотрит на нее, побелев от гнева:

— Я хотел попросить тебя присоединиться ко мне, — тихо говорит он. — Помочь нам отразить эту атаку. Ты откажешь мне в этом? Бросишь на произвол судьбы своих братьев по оружию?

— Я отказываюсь участвовать в твоей идиотской войне, — чеканит Мулагеш. — Я служу не тебе. Я служу родине. Можешь убить меня, как я убила Бансу и Санхара. Лучше умереть с честью, чем жить как дикарь.

Он отступает от решетки, тяжело дыша. И шепчет:

— Мне на тебя даже пули жалко.

И он разворачивается, сжав кулаки, и уходит.

* * *

Сигруд стоит на пороге слабо освещенной комнаты. Стоит и смотрит на высокий металлический стол у дальней стены. И на тело, что лежит на нем. Ему не составило труда пробраться в крепость — там царила суматоха из-за каких-то отданных Бисвалом приказов. И вот теперь он здесь — и у него нет сил сделать шаг вперед.