Город, которым мы стали

– Я останусь здесь, – наконец говорит она. – На гостиницу мне не хватит денег, да и следить за тем, что по дороге туда за мной никто не увяжется, я не хочу. А здесь будут резиденты, и они меня прикроют. Я переночую наверху, с ними. – Она раньше так уже делала, и в кабинете у нее даже лежит надувной матрас, а также запасная одежда и дорожная сумка с самым необходимым, которые она хранит здесь с отключения электричества в две тысячи третьем году.

– Эм-м, а разве мы только вчера не предупреждали резидентов о возможном нападении? – спрашивает Джесс.

– Предупреждали. Но если нападение все же случится, пусть лучше меня прикроют полдюжины человек, чем я окажусь одна. – Бронка пожимает плечами. – Что будет, то будет. Идите домой, дамы. Я в порядке. Правда.

Итак, они начинают собираться. Бронка какое-то время сидит в кабинете, пытаясь собрать остатки сил. Вскоре приходит Венеца, недолго стоит в дверях, наблюдая за ней, а затем подходит, чтобы обнять. Бронке это нужно больше обычного.

– Я сегодня останусь здесь, с тобой, – заявляет Венеца. – Соберемся с резидентами вокруг стеклодувной печи и будем петь походные песни. Кажется, у меня в картотеке у стойки регистрации припрятано немного зефира.

– Стеклодувная печь за долю секунды превратит зефир в порошок. Мне нужно знать, зачем ты прячешь в картотеке зефир?

– Чтобы класть его в горячий шоколад. – Венеца смотрит на нее с таким видом, как бы говоря: «Зачем же еще?». – Они модные, типа здоровая пища, и стоят почти всю зарплату. С мадагаскарской ванилью. Или индонезийской. Точно не помню, но они правда вкусные.

Бронка снова смеется, качая головой. И после всех сегодняшних приключений ей ненадолго кажется, что все будет хорошо.

* * *

Бронка спит, и ей снится, что она стала другими людьми, оказалась в других местах. Вдруг город будит ее. «Эй. Беда на пороге».

Всхрапнув, она просыпается и с усилием садится. Ее левая ягодица онемела, потому что Бронка тяжеловата для надувного матраса и ее бедра касаются бетонного пола. Еще у нее одеревенели конечности, но это просто от старости. Как бы там ни было, она вылезает из-под странного спасательного одеяла из фольги, которое лежало у нее в сумке со всем необходимым и на удивление оказалось довольно теплым. Затем она с трудом поднимается на ноги. Беда. Рядом.

Они легли спать на третьем этаже Центра, где расположены мастерские. По вечерам доступ сюда из Центра закрыт, но владельцы ключей могут попасть внутрь, воспользовавшись грузовым лифтом, который в данный момент не движется. Вокруг Бронки спят шесть человек – резиденты, развалившиеся на креслах-мешках или свернувшиеся калачиками на диванах. Одна женщина спит в ладони собственной скульптуры, представляющей собой гигантскую, высеченную из мрамора руку. Венеца лежит в ярко-зеленом плюшевом кресле, свернувшись калачиком на боку, и что-то бормочет во сне.

Двигаясь тихо, чтобы не разбудить их, Бронка крадется по этажу, обходя незаконченные треш-арт-инсталляции и полки с необожженной керамикой. Здесь, наверху, ничего нет. «Внизу?» – спрашивает она у города.

Тот отвечает ей шумом, слабым эхом в ушах, будто доносящимся издалека: медленным, осторожным скрежетом чего-то сухого по бетону. Тихим мужским хихиканьем, которое прерывается шиканьем второго голоса. Булькающим звуком, стуком капель по твердой поверхности. И шумом, который знаком любому художнику: шорохом холста по дереву.

Бронка даже не успевает ни о чем подумать, но уже спешит к лестничной клетке. Ее стены расписаны красочными фресками, нарисованными детскими и подростковыми художественными классами: танцующие вагоны метро, уличные знаки, веселые разносчики пиццы, протягивающие зрителю кусок и содовую, улыбающиеся прачки. Бронка тут же видит, что здесь что-то случилось: рисунки испорчены. Каким-то образом кто-то пробрался на лестницу и широкими мазками повредил их. По красочным спиралям и завиткам словно провели ластиком. Стерли краску, на месте которой остались лишь грубые серые шлакоблоки. Но как?..

Пока Бронка стоит там, стискивая кулаки, до нее внезапно доносится новый звук. Всхлипывание. Бормотание. Снизу? Она склоняет голову набок, но не может точно определить, откуда он исходит. У нее едва получается разобрать слова.

– Я пытаюсь, – лепечет хныкающий голос. – Вы не думаете, что я… что? Да. Да, я знаю. – Женский голос, знакомый, хотя Бронке не вспомнить, где она его слышала. До нее доносится лишь половина разговора, необычно искаженная, то возникающая на грани слышимости, то стихающая. Кто-то говорит по телефону? Но голос звучит так, словно говорящий кричит. – Прекратите! Разве я не… – Стихает. И снова нарастает. – …все, о чем вы меня просили? А-а-ай!

Голос кричит от боли. Бронка снова начинает спускаться по ступенькам, чтобы приблизиться к нему. Но он доносится не снизу. Он вокруг нее, и все же… нет. Далекий, будто говорящего нет в здании. Или где бы то ни было поблизости.