Он снова помолчал.
– Понимаете… я их знал. Шапочное знакомство, конечно… Но мы были знакомы. Еще давно, во времена реформ. Вы знали это.
Шара тихонько пискнула:
– Да.
– Они были гораздо более активными участниками движения, чем я. Я довольствовался кабинетной работой, письма писал, статьи. А они – о, они действительно заходили в трущобы, ездили в пораженные чумой края. Разворачивали полевые госпитали, оказывали медицинскую помощь… Думаю, они прекрасно осознавали, что это опасно – чума ведь была такой заразной… но все равно ходили. И ездили. А я… я часто думаю, что я – трус. По сравнению с ними – трус. Ученый, замкнувшийся в башне из слоновой кости.
– Я так не думаю, – быстро ответила Шара.
– Почему?
– Я думаю, что вы… вы изменили историю. Вы изменили историю именно тогда, когда это было нужно.
Он немного посуровел лицом, услышав это:
– Изменил? О нет, госпожа Комайд, я ничего не изменял. Я просто рассказал то, что считал правдой. Я вообще считаю, что историки должны быть хранителями правды. Мы должны рассказывать о событиях все без утайки – честно. Не искажая факты. Это самое большое благо, которое мы можем принести. И, как служащая Министерства, вы должны спросить себя: какая правда вам ближе?
И после этого он как-то отстранился, словно бы учуял, что она – существо с совершенно другими ценностями. И что цели у нее и мировоззрение другие. Что им не по пути, и они не сойдутся во взглядах рано или поздно. И Шара хотела сказать: «Пожалуйста, нет, нет, не отвергайте меня – я такой же историк, как и вы. Я тоже взыскую истины».
Но она не могла это сказать, ибо в сердце своем знала, что это ложь.
Министр иностранных дел Винья Комайд.
Из письма премьер-министру. 1688 г.
Еще одно зимнее утро. Шара открывает дверь и выходит во двор. Охранник, по самые глаза укутанный в меха, оборачивается к ней и докладывает:
– Он у главных ворот, мы не пустили его внутрь, потому что…
– Все в порядке, – говорит Шара.
И идет через двор. Ветви деревьев склоняются под тяжестью наледи, похожей на черное стекло, трещины стен искрятся жемчужно-белым – видно, ночью ударил морозец, иней совсем свежий. Шара держит в руке кружку с кофе, та оставляет в воздухе реку пара, похожую на пенный след корабля. Интересно, что днем все воспринимается совершенно иначе – все такое чистое, холодное и блестящее. Совсем не похоже на вчерашнюю ночь, когда Уиклов гавкал на нее через решетку, подобно сторожевому псу…
Ворота со скрежетом раздвигаются. На подъездной дорожке стоит мальчишка, в высоко поднятой руке его – серебряный поднос. На парнишке ливрея, но, похоже, ему пришлось прогуляться – под носом замерзли сопли. Еще его трясет от холода, поэтому непонятно, улыбается он или просто лицо от озноба перекосило.
– П-посол Тивани?
– Кто вы?
– У м-меня д-для вас… з-записка.
И он протягивает ей серебряный поднос. В центре лежит белая карточка.
Шара подцепляет ее непослушными от мороза пальцами и, щурясь, читает:
ЕГО ЭМИНЕНЦИЯ ВОХАННЕС ВОТРОВ
ОТЕЦ ГОРОДА В СОВЕТЕ 14, 15, 16 СОЗЫВА
ПРИГЛАШАЕТ ВАС НА ЧУДЕСНУЮ ВЕЧЕРИНКУ
СЕГОДНЯ
В КЛУБЕ ГОШТО К-СОЛДА В 7.30
БУДЕТ ВЕСЕЛО ПРИХОДИТЕ
Шара сминает карточку.
– Спасибо, – говорит она и отбрасывает комок бумаги.
Надо же, как не везет-то… Ведь она обещала Винье не заглядывать туда. Что же делать…
– Из-звините, госпожа… – мямлит мальчишка. – Извините, что отвлекаю, но м-могу я идти?
Шара окидывает посланца суровым взглядом, затем пихает ему в руку кружку с кофе:
– Держи. Это тебе пригодится больше, чем мне.
Мальчишка плетется прочь. Шара разворачивается и быстро идет к дверям посольства.