Город лестниц

– У меня нет выбора, – отвечает Воханнес. – Нужно принимать жизнь такой, какая она есть. Может показаться, что это одно здание, но на самом деле их несколько. Всякий дом в Мирграде есть дом разделенный, а этот дом в особенности, мой боевой топорик, – он просто на ленты порван. Каждый стол с диванчиками помечен особым цветом, и это цвета соперничающих партий. На этих половицах можно было бы мелом расчертить барьеры, разделяющие некоторых членов клуба. Впрочем, половицы слишком рассохлись, ничего не выйдет. А в последнее время этот клуб – так же, как и весь город, – разделился на две главные партии. Мою и… ну…

И он бросает ей на колени газету. На странице обведена крохотная заметка: «Уиклов бросает вызов посольству».

– Ты привлекла внимание щелкоперов, моя дорогая, – замечает Воханнес.

Шара проглядывает статейку:

– Да, – кивает она. – Мне об этом доложили. А тебе что за дело?

– Дорогая, я размышлял над тем, как протянуть тебе руку помощи.

– С ума сойти…

– А с Уикловым я могу тебе очень помочь.

Из клубов дыма материализуется официант с бутылкой белого сливового вина. Он с поклоном демонстрирует бутылку Воханнесу. Тот оглядывает этикетку, кивает и лениво протягивает руку, в которой мгновенно возникает наполненный до краев хрустальный бокал. Официант с сомнением переводит взгляд с него на Шару и обратно, словно бы спрашивая: серьезно? Вы действительно хотите, чтобы я и ее обслужил? Воханнес гневно кивает, и сердитый официант совершает перед ней ту же церемонию, правда в несколько облегченной версии.

– Бесстыжий говнюк, – резюмирует Воханнес, когда официант удаляется. – И часто здесь с тобой так обходятся?

– Во, что конкретно ты предлагаешь?

– Что конкретно я предлагаю? Я очень конкретно предлагаю кое-какие материалы на Уиклова. Причем я готов сделать это по доброте душевной. С условием, конечно, что вы закопаете толстого ублюдка.

Шара потягивает вино, но ничего не отвечает. Она смотрит на стоящий рядом с креслом Воханнеса чемодан. Такой же белый, бархатный и дурацкий, как его перчатки. Во имя всех морей, неужели я доверила оперативное задание клоуну? И тут она видит второй чемодан, с другой стороны кресла. Интересно, там тоже содержимое ячейки? Сколько же там всего вещей лежало?

– Ну и что же это за материалы на Уиклова?

– Ах, а вот с этим все не так-то просто… Я, видишь ли, не из тех, кто любит все эти грязные, я бы даже сказал – подлые, политические игры и махинации. Несмотря на то что происходит, хм, сейчас. Это не в моем стиле. Ведь я… – тут он изящно помахивает тонким пальцем, подыскивая выражение, – …неисправимый идеалист. Я пользуюсь такой популярностью именно потому, что никогда не пачкаю рук.

– А теперь ты хочешь их немножко запачкать.

– Если этот засиженный навозными мухами кусок помета и впрямь связан с людьми, которые напали на нас и убили Панъюя, я, признаться честно, не слишком опечалюсь, если его уберут с политической арены. Сам я не могу вонзить ему в спину нож, но могу передать кинжал кому-нибудь более умелому…

В комнату, рассекая смрадную завесу тумана, влетает официант с огромным плоским камнем с дырочками. Поверхность камня залита маслом, а в дырочках торчат какие-то бежевые пуговки.

– Что ты хочешь этим сказать, Во? – в очередной раз задает она уточняющий вопрос.

Воханнес принюхивается и берется за вилочку величиной с иголку.

– У меня есть друг, который подвизается в торговом доме Уиклова. Да, так Уиклов и составил состояние – он, видишь ли, один из немногих ветеранов старой гвардии, кто снисходит до торговли. Он зарабатывал на… картошке. Что ж, ему подходит. Возиться с чем-то, что растет в грязи и темноте…

Он подцепляет вилочкой улитку, кладет ее в рот и стонет:

– Го…ря…чаяяяя… Ммм…

И быстренько зажимает крохотный комок улиточьей плоти между зубами, выдыхает и проглатывает его.

– Очень горячие. Так вот. Я убедил этого человека из торгового дома Уиклова посмотреть, куда инвестировал и что покупал Уиклов в течение прошлого года.

И он торжествующе улыбается и похлопывает по второму чемодану, что стоит рядом с креслом.

– Уверен, дело нечисто. Наверняка ничего непристойного – даже жаль. Но колкастани родился – колкастани и помрешь, а Уиклов просто образцовый колкастани. Но какая-то грязючка там имеется. И мне бы очень хотелось, чтобы вы ее увидели.

Шара задает прямой вопрос:

– Он финансирует реставрационистов?

– Я просмотрел документы, но, увы, вынужден признать: такого не заметил. К сожалению. Хотя есть там некая странность…

– Какая?

– Ковроткачество.

– Что? Подожди, ты о чем?

– О ковроткачестве, – бестрепетно повторяет Воханнес. – Видишь ли, Уиклов выкупил, прямо на корню, три ткацкие фабрики в пригородах. Ну ты знаешь, здоровенные такие мануфактуры, на таких ковры производят…

– Я понимаю, о чем речь.

– Так вот. Он их выкупил. Причем за большие деньги. И даже названия не сменил.

– И ты думаешь, не сменил, потому что не хочет, чтобы о покупке прознали? – спрашивает Шара.