Город любви

Но с другой стороны, почему бы и нет? Жениться на богатой и знатной красотке – не это ли мечта всех его приятелей? Люди давно уже забыли, что такое amor infinitus37, идол золота и власти захватил умы и сердца нынешнего поколения. Нужно смириться с этим, рассуждал Юлий. К тому же ему представляется отличная возможность испытать новые ощущения: стать женихом, а затем мужем. Как говорил Петроний, «получать даром то, что прежде имел за деньги». Получать это от Арсинои само по себе казалось счастьем, и он уже начал мечтать, как вместе они будут познавать все таинства страсти…

Согласие родителей не заставило себя долго ждать, и через две недели вся улица Стабий, все Помпеи праздновали свадьбу Юлия и Арсинои. Много юных помпеянок разочарованно вздыхали, утратив последнюю надежду заманить в свои обольстительные сети сына эдила; множество молодых патрициев удовлетворенно потирали руки, глядя, как их возлюбленные теряют предмет обожания и постепенно устремляют свои пламенные взоры в их сторону.

А что же молодые? Юлий был весел и пьян, Арсиноя, напротив, оставалась молчаливой, робко поглядывала по сторонам и казалась до крайности смущенной. Все это восхищало и умиляло жениха; глядя на застенчивую невесту в длинной, сверкающей золотым шитьем цикле38, увитую гирляндами из цветов, Юлий был в восторге от своей прелестной избранницы. В тот день он снова ощутил прилив поэтического вдохновения и обрел уверенность в том, что теперь-то, окрыленный любовью, наверняка сможет развить свой дремлющий талант…

О, как скоро развеялся обман! Как скоро справедливая Дике39 расставила все по своим местам! Необыкновенный оттенок волос Арсинои достигался при помощи краски и парикмахерского искусства; нежный цвет лица создавался толстым слоем масел и белил; румянец, который казался Юлию поцелуем солнца, был всего-навсего искусным мазком кисти. Дочь отставного сенатора оказалась вовсе не трогательно-прелестной Еленой40, какой видел ее очарованный жених. В первые месяцы после свадьбы они почти не разлучались, проводя время за пирушками и беседами, и он ужасался речам, в которых недвусмысленно проявлялись ее взгляды на мир:

– Смысл жизни заключается в том, чтобы попытаться сорвать все яблоки Гесперид41 и суметь воспользоваться преимуществами, какие дает нам наше положение. Деньги и власть – вот боги богов!

– Ты рассуждаешь как негоциант, – отвечал ей Юлий. – Почему бы тебе не довольствоваться тихим семейным счастьем?

– Ну уж нет! – презрительно улыбалась Арсиноя. – Я не из тех перезревших весталок42, которые, сцапав мужчину, держатся за него как за единственное сокровище.

О каком семейном счастье ты толкуешь? Разве ты любил меня в тот день, когда просил стать твоей женой? Или, быть может, любишь теперь? Молчишь, то-то же!.. Словом «любовь», дорогой мой Юлий, люди красиво называют то, что мужчина и женщина совершают под покровом ночи… Однако наш союз удачен: я получила в лице мужа надежное прикрытие своим маленьким порокам, ты – красивую жену и неплохое приданое. Признаюсь, я не устояла перед твоим обаянием в нашу первую встречу, но позже поняла, что ты страшный зануда и пустозвон, хотя в общем меня устраиваешь. Не будем друг другу мешать, ладно? Sint ut sunt,43 муж мой.

Что мог Юлий на это ответить? Да и хотелось ли ему отвечать? Так, в разногласиях и непонимании, протекали дни, а по ночам Арсиноя чаще всего уходила куда-то, спрятавшись от любопытных взоров под широким черным плащом. Ее не интересовали стихи, которые ровными звучными строчками ложились на навощенные дощечки Юлия; ее не восхищала серебристая луна, томящаяся в одиночестве на темном небе; ей не хотелось, обнявшись, погулять у берегов прозрачного Сарна44, чтобы там, вдали от людей, свободно дышать, мечтать и любить, любить…

Нет, Арсиноя не была такой. Что и говорить – она ведь римлянка! Если юная девушка, исполненная верноподданнических чувств, слышит об оргиях, которые устраивает император, а быть может, и сама в них участвует, то разве будет ей известно, что такое любовь, верность, честь? Разве жизнь не превращается для нее в цепь сиюминутных радостей, запас которых иссякает в самом расцвете сил, и тогда уже не остается ничего другого, как призвать дух Танатоса45?

Если бы Арсиноя была глупой избалованной гусыней, каких много, Юлий оставался бы по крайней мере спокоен. Но вращаясь среди римской знати, общаясь с образованными и остроумными людьми, она впитывала в себя знания и суждения, как губка. Она любила литературу; она восхищалась театром; она вела светские беседы не хуже Аспазии46. Арсиноя обладала сложившимся взглядом на жизнь, принципиальным и независимым, и не намеревалась считаться с мнением Юлия. Это казалось ему самым ужасным, этого он не мог ей простить. Он готов был смириться с ее пренебрежением к его творчеству, с ее чисто римским прагматизмом, с ее преклонением перед другими поэтами, но с независимостью – никогда. Никогда.