— Но есть кое-что, чего вы не знаете, — сказала все еще не пришедшая в себя Герцогиня. — Я подписала
Родольфо снова был удивлен. Он никогда но рассказывал Герцогине, кто показывает Люсьену город, и ничего не знал о расследовании, предпринятом Джузеппе.
— Мы должны вернуться — я отправлюсь к ее тете, Леоноре. — сказал он. — Это ужасно, что подобное случилось с такой юной девушкой.
— Родольфо, ты ничего но понял. — горько сказала Герцогиня. — Это не просто юная девушка. Я должна тебе кое-что рассказать…
Родители Люсьена отвели его в кафе во Дворце дожей. Это было место, стоившее того, чтобы принадлежать Беллеции — там можно было пять капуччиио и наблюдать, их гондолы скользят по каналу. Это кафе показал им американец. прежде чем покинуть их.
— Что случилось с тобой? — спросил отец Люсьена, до только они сели пить кофе с маленькими миндальными пирожными.
— Я думаю, что это из-за жары и толпы. — сказал Люсьен, — что-то вроде внезапного приступа клаустрофобии, — хотя он знал, что это было чем-то большим, просто он старался убедить родителей, что с ним все в порядке и им не нужно прямо сейчас возвращаться в отель Люсьен задумался: как много времени должно пройти после того, как он окончательно выздоровеет, прежде чем родителя перестанут обращаться с ним, как с куском мерлинского стекла.
Они же не будут вечно встревоженно смотреть на него после каждого чиха или зевка? И что будет, если он не поправится? Обычно Люсьен не имел ничего против того, чтобы быть единственным ребенком в семье, но в последнее время ему хотелось брата или сестру, чтобы снять с себя хотя бы часть этого груза — быть единственным предметом родительской любви. «Теперь я понимаю, что чувствует Арианна», — сказал он себе.
В белом доме на острове Бурлеска пожилая женщина показывала белое кружево молодой.
Выбирая материал для платья, вуали, различных предметов нижнего белья для медового месяца, а также для того, чтобы отделать постельное белье, уже лежащее в кедровом сундуке в доме ее родителей, будущая новобрачная была очень радостна и общительна. Старой мастерице стало любопытно, как случилось, что такая бесспорно симпатичная, но явно необразованная девушка может позволить себе такое роскошное подвенечное платье.
Выбор и покупка такого количества ткани заняли массу времени, и в течение дня Джулиана стала еще разговорчивой. Близость исполнения ее желаний сделали ее неосторожной, и она позволила себе столько намеков, что Паоле не составило труда заполнить пробелы — ей очень не понравилось то, что она узнала об Энрико и его щедром хозяине ди Киммичи.
Если Джулиана и была удивлена количеством примерок, необходимых по мнению мастерицы, то она этого не показывала. Ее обрадовала возможность провести еще несколько дней так же приятно, как этот: сидя среди великолепных кружев и обсуждая свою предстоящую свадьбу с такой приятной женщиной.
Арианна хотела увидеть мать. Пока что с ней обращались очень хорошо, хотя навещать не разрешали. неизвестность очень мучила девушку. Арестовали ли Люсьена или он успел
Ночь в камере была ужасной. Там было темно, гораздо темнее, чем в ее спальне в Торроне или здесь, в доме Леоноры, потому что ни в самой камере, ни в коридоре не горело ни свечей, ни факелов. По крайней мере постель была достаточно чистой, но она всю ночь просыпалась из-за шороха сена, которым был набит ее тюфяк. У нее не было никакой надежды на спасение, ведь действительно совершила преступление, в котором ее обвиняли, так что, если у обвинения есть свидетели, — ей конец. Конечно, она заранее знала о наказании, но когда она строила свои планы, то основывала их на предположении, что ее не поймают. Тогда она предполагала, что когда станет мандольером и со временем все раскроется, то тот факт, что она девушка, привлечет к себе все внимание, и никто не вспомнит, в какой день она поступила в Школу. А за то, что претендент мог оказаться особой женского пола, никакого наказания не оговаривалось.
Теперь она должна была посмотреть правде в лицо: за преступление, которое она совершила, ее приговорят к смерти на костре. Никто никогда не нарушал правила Запретного дня, но ни у кого не было никаких сомнений по поводу того, что было бы, если бы его нарушили.