Город мертвого бога

Сириус повернулся к Натану: перед ними была Присси! Ее волосы отросли и уже доходили до плеч, а глаза были такими пустыми и безжизненными, что Натан едва ее узнал. Она как будто стала меньше, чем он помнил. Присси стояла босиком, кутаясь в старую военную шинель, обернув ее вокруг себя так плотно, что пуговицы оказались где-то под мышками. Было время, когда при виде нее у него сжалось бы сердце. Теперь он смотрел, как она вытирает губы рукавом, и не чувствовал внутри себя ничего.

Все было израсходовано.

Возле костра всегда есть место, которое ярко освещено, а позади него темнота словно сгущается еще больше, ввиду того, что зрачок сужается от яркого света. Присси нырнула в такое вот черное пятно. Натан протянул руку, чтобы ее остановить, но у него болели кости, плоть просвечивала; а когда он отвел взгляд от тыльной стороны собственной руки, девушки уже не было. Там, где она стояла, бегали взад и вперед незнакомые люди. Да и все равно, что бы он ей сказал?

В темноте было ничего не разглядеть, но когда Натан потянулся за Искрой, чтобы осветить мир, боль оказалась так велика, что он был вынужден остановиться; как будто он задел обнаженный нерв, и ответная реакция заставила его отступить.

Вокруг были люди; одни стояли на коленях, моля о пощаде, другие их избивали. Натан отвернулся и от них тоже – и вновь увидел Присси. Она стояла перед «Храмом», держа в руках импровизированное копье, оторванное от облицовки (то ли косяк, то ли кусок оконной рамы, освобожденный от прежних обязанностей), и тыкала им в человека, которого держали за локти две другие девушки, обе почти голые. Старый, седой и сгорбленный, со свисающим брюшком, тощими, как спички, руками и плоскостопыми ногами, человек ломал сцепленные руки, умоляя Присси остановиться, но в ней не было и проблеска жалости.

К ним подошли другие девушки, до этого державшиеся на безопасном расстоянии, под предводительством сестры Присси. Сперва они приближались с робостью, сбиваясь в кучки и обнимая друг друга в качестве поддержки, но потом Присси взмахнула своим копьем и ударила старика поперек плеча, и девушки с ликованием ринулись вперед. Они расцепили руки, отбросили свои шали – и в отблесках жаркого пламени от горящего «Храма» воцарилась вакханалия. Афанасийские девицы наспех вооружались кольями и дубинами, всем, что попадалось под руку, и когда на их пути оказывался голый мужчина, они не давали ему пощады, как бы он ни умолял, как бы ни был обожжен; они не глядели даже, жив он или уже нет. Воздух полнился непривычной, маниакальной музыкой смеха и завываний, пения и плача, грохота и треска пылающего дерева…

Натан наблюдал за Присси. Он видел ее гнев, ее радость. Девушка упивалась мщением – но он мог лишь увидеть и понять это, сам он не чувствовал ничего. Присси вскрикивала и хохотала, но Натан стоял в стороне, глядя, как фасад «Храма» чернеет и обугливается, как написанный на нем девиз превращается в неразборчивую белиберду и осыпается пеплом.

Сириус снова потянул Натана, взявшись зубами за полу куртки, заскребся возле его ног. Дашини стояла рядом. Она казалась такой же загипнотизированной, как и он сам.

– Я его чувствую, – сказала она. – Господин возвращается домой.

Сириус заскулил и завыл.

Натан показал на Присси. Дашини кивнула и пошла, чтобы привести ее.

Они вернулись. Присси была запыхавшейся, улыбающейся, но когда она увидела Натана, на ее лице вдруг отразилось замешательство. Она выронила копье, словно только сейчас заметив его у себя в руке; однако ее виноватое выражение относилось к другому.

– Прости меня, – проговорила Присси. – Мне так жаль…

Она подошла к нему – видимо, намереваясь его обнять, – но когда она развела руки, шинель раскрылась, и сверкнула обнаженная кожа, так что ей пришлось снова запахнуть полы.

– Сможешь ли ты меня простить? – спросила она, стоя почти вплотную.

Столько всего произошло, что Натан едва мог вспомнить, за что ее нужно прощать, и тем более почему. Она была просто ребенком – маленьким, грязным, беспомощным. Таким же, каким прежде был он.

– Сможешь ли ты простить меня? – отозвался он, но Присси, кажется, не поняла, что он имел в виду.

– Господин возвращается, – напомнила Дашини. – Он убьет вас всех! Надо уходить.

Это Натан смог понять. Он опустился на колени возле собаки.

– Сириус, где Гэм? Где моя мама?

XCVI

В ресторане было как всегда людно, но никто не ел. Здесь царила лихорадочная, напряженная деятельность, направленная на собирание всего, что было ценного, и укрепление окон и дверей против бунтовщиков и подступающего моря.

В офисе Пэджа тоже было не протолкнуться; люди разного роста и всех размеров вбегали и выбегали с такой частотой, что дверь грохотала, словно барабан во время публичной казни. В воздухе вились полчища мух, двигаясь как единый организм, как одна черная туча. Каждый входивший разделял ее лишь на краткое мгновение: облако расступалось перед ним и тут же снова смыкалось за его спиной. С выброшенных туш, обрезков и потрохов сыпались лавины червей, которые извивались у людей под ногами, никому не нужные, белые, втоптанные в Грязь.