Город. Между архитектурным проектом и информационной сетью

Для того, чтобы слово и деяние были полностью адекватны друг другу, необходимо существование сферы публичного, сферы бытия друг для друга, «общительного участия в словах и делах». «Таким образом, действие не только состоит в теснейшей связи с публичной частью мира, сообща нами обитаемого, но оно та деятельность, которая вообще впервые только и создала публичное пространство мира. Причем все обстоит так, словно городские стены и рамки закона, ограждающие полис, проведены вокруг существовавшего уже государства публичного пространства, которое, однако, без учредительного проведения границы не смогло бы утвердить момент своего возникновения в поступке и речи»20.

Политическое пространство полиса могло складываться только во «взаимном действии и говорении», только между теми, кто мог жить ради этого бытия-друг-с-другом.

Значительную роль в создании этого открытого публичного пространства, в которое выносились для обсуждения государственных мужей все проблемы полиса, сыграли телесные практики. Греческое искусство оставило нам огромное количество изображений обнаженных, прекрасных, преимущественно мужских тел. Идеал прекрасного юного обнаженного тела не случайно стал символом государства. Открытое тело было предметом гордости, созерцания и удивления для грека. Совместные занятия обнаженными в гимнасиях и время провождения в беседах и возлияниях на симпосионах были призваны тренировать готовность предстать перед согражданами в «несокрытости». Ведь точно так же цивилизованный мужчина, афинский гражданин, на площади должен был публично высказывать свое мнение, а не таить его. Открытое тело и свободно произносимая речь отличали гражданина Афин от варвара и женщины, закутанных в одежды и пребывающих вне пространства разворачивания логоса.21

Помимо телесных практик гимнасий и симпосионов, созданию публичного политического пространчтва должно было способствовать разрушение родовых и семейных связей в пользу политических союзов. «Сама любовь к юношам практиковалась как форма государственного, мужского, свободного от природных и семейных уз эроса».22 «Общность жен и детей» в «Государстве» Платона, которая может шокировать нас сегодня, свидетельствует именно об этом стремлении к чудовищному расширению политической сферы и упразднении частной. Поэтому же насилие и тирания, не допустимые в общественном пространстве, вытеснялись в сферу обращения с женами и рабами. Насилие над домочадцами совершалось в сфере приватного, а потому не могло быть вменено в порок государственному мужу.

Идея справедливости была связана, прежде всего, с городом-государством как целым, а не с частными человеческими отношениями. Не случайно именно государство является для Платона единственным адекватным проявлением действия идей, и прежде всего идеи справедливости. Первая книга «Государства» Платона посвящена выяснению того, что такое справедливый политический деятель. Однако таким образом Платону так и не удается прийти к понятию справедливости и он приступает к выведению его через рассмотрение государства. Понятие справедливости заключает для Платона послушание, мужество и мудрость. Последние являются добродетелями трех сословий, составляющих город-государство: земледельцев и ремесленников; стражей; мудрецов соответственно. Этой триаде в свою очередь ставится в соответствие триада составляющих души человека: вожделеющая, гневливая и разумная части души. Таким образом, у Платона структуры души, государства и космоса тождественны. «Части должны быть дружны и не противоречить целому», – считает Платон. «Нужно создать справедливое и счастливое город-государство, а не осчастливить отдельное сословие». Однако это дружное, «соразмерное», «хорошо пропорционированное» существование возможно лишь при иерархическом подчинении большинства власти немногих. Подобно тому, как разум управляет вожделеющей и гневливой частями души, философы должны упорядочивать государство в соответствии с идеей блага. В «Мифе о пещере», который содержится в «Государстве», Платон еще раз подчеркивает приоритет созерцательного образа жизни. Только философ, ведущий созерцательный образ жизни в состоянии разорвать порочный круг скованности мирской «кажимости» и увидеть благо само по себе. Лишь для того, чтобы послужить своей мудростью государству, философы вновь возвращаются в «пещеру».23