Город моей мечты (СИ)

По осени отец моей подруги Светы, что жила по соседству, частенько уходил на охоту. С озера дядя Паша приносил уток: чирков, острохвостов, свиязей, а из лесных походов порой тетерева или зайца. Однажды принес рябчика с перебитым крылом. Птицу посадили в свободную кроличью клетку. Рябчик отказывался от воды и пищи, и через пару дней умер. Мы со Светкой ревели на два голоса, так было жалко его. Может быть, после того случая у меня и возникло понимание большой ответственности за жизнь, что нас окружает.

Во время своих лесных прогулок я стала острее замечать свалки мусора на цветущих лесных прогалинах, чаще стали попадаться на глаза следы неприбранных кострищ, а рядом пустые бутылки и банки из-под пива.

Также приметила, как меняется с годами наше любимое озеро, на берегу которого и раскинулось село. Берега стали наступать, зарастать камышом, вахтой трехлистной. Рыбацкие мостики до лодочного причала становятся все длиннее. Вдоль этих деревянных досок мы — сельские ребятишки любили собирать в мелкой воде моллюсков: прудовиков и улиток.

В начале девяностых годов со дна озера выкачали и увезли на поля для удобрения ценный ил-сапропель. Наверно, в это время и нарушили хрупкую экосистему водоема. Вода стала «зацветать», уже с июня поверхность озера покрывается мелкой ряской, нитями зеленой тины. Почти исчезли бывшие ранее в изобилии моллюски — прудовики, а ведь это уже показатель серьезной загрязненности озера.

И охотников — «профессионалов» год от года становится все больше. На вездеходах, на моторных санях люди с оружием забираются в самую глубь леса. Глушат рыбу динамитом. Даже местные звероловы — старожилы сокрушаются, что мало стало тетеревов и лис, почти исчезли косули и лоси. О глухарях ничего не слышно, а раньше этих больших величавых птиц порой приносили мужички из леса, хвастались соседям об удаче.

Бабушка говорит, что и певчих-то птиц стало гораздо меньше, а ведь еще пару десятков лет назад заросли душистой черемухи на окраине села майскими вечерами звенели соловьиными трелями. Сейчас — тишина…

А еще, о лесе, что окружает наше Совиново, я с детства наслушалась всяких загадочных историй. Некоторые из них напоминают сказки, но бабушка относилась к своим рассказам серьезно, называла их «быличками» и приходилось верить. Верить в сказку всегда приятно.

Вот один такой удивительный случай рассказывал старый дед Филип, сродный дядька моей бабушки. Был дед еще с юных лет заядлый охотник, но в одну особую зиму продал ружье и лыжи, раздал все капканы приятелям и закаялся ходить далеко в лес. О причинах такой резкой перемены в человеке по селу ходили самые невероятные слухи. Бабы судачили, что крепкого еще старика в лесу чуть не насмерть «залюбила» лешачиха, вот он и боится снова встретить ее на тропе.

Сам Филипп Игнатьич то отшучивался беззлобно, то сердито хмурился и замолкал, убегая прочь, и тем самым давая повод новым догадкам. Однако, будучи среди своих, за доброй беседой пускался порой в откровения. И ведь бабушка моя верила всей душой в его россказни:

— Не врун он был, Таня! Это я тебе как на духу скажу. Не такой человек, чтобы брехать попусту. Сама видела, как перед иконами божился, что каждое слово правда.

Всей силой своей детской мечтательной души я верила в эту историю. А сводилась она к тому, как февральским утром отправился дед Филлип в лес на охоту, сонную еще тетерку подстрелить или зайчишку погонять, это уж как получится.

В свои шестьдесят семь годочков дедок наш неплохо еще ходил на широченных старых лыжах. Утро выдалось морозное, бодрое, давно устоявшийся наст хорошо держал поджарое тело в поношенном овечьем тулупе. Дичь в это утро никакая не встретилась, хотя старичок обошел уже и всю Согру вокруг.

Согрой у нас называли самый большой овраг, обросший по краям до низу густым подлеском и заваленный валежником. День клонился к обеду, снег на солнце искрился, и подумывал Филлип Игнатьич уже возвращаться домой по своей лыжне, больно далеко забрел. Да вдруг почудился старику невзначай запах дыма. Жилья-то вблизи нет и в помине, неужели охотники на поляне жгут костерок, надо бы все разведать.

Прошел дедок еще с полкилометра вперед и оказался на широкой заснеженной прогалине между деревьями. А тут прямо чудеса! Стоит посреди белого нетронутого поля маленькая избушка, сугробы чуть не до самой крыши достают, оконце почти замело, дверь засыпана снегом. Но при всем этом из трубы на ветхой крыше тянется тонкая струйка дыма. И никаких тебе рядом следов, ни звериных, ни человечьих. Ни санной, ни лыжной тропы…

Странно это деду показалось, после тихой и бесснежной ночи здесь на открытой поляне должно быть полным-полно всяких черточек, там мышка бежала, там зайчик скакал или пичуга прыгала. Весь лес кругом в звериных тропинках, а тут будто заповедное место, никому ходу нет. Картина и впрямь чудна: ровное белое покрывало и на нем черная старая избушка. А внутри кто-то топит печь, хотя двери снегом подперты. Потом дед Филлип так это дело вспоминал: