Город на холме

Они развернулись и ушли. Я сидел в машине и теперь, когда закончились протокольные обязанности по выражению сочувствия, сердце исходило кровью по-настоящему. Рахель Теллер, шестнадцати лет, пиццерия в Карней Шомроне. Двое других подростков умерли сразу, а она еще неделю мучилась. Рахель Гавиш, убитая на глазах старого отца. Рахель Леви, семнадцати лет, пошла за покупками в иерусалимский супермаркет и не вернулась. Рахель Шабо, спокойно ждущая смерти над телами троих маленьких сыновей. Рахель Бен Абу, шестнадцати лет, пошла в нетанийский торговый центр купить красивых тряпочек с первой в жизни зарплаты, которая оказалась последней. Я уверен, что вспомнил не всех. Не всех жертв мира по имени Рахель[281].

Все-таки Хиллари мне очень помогла. Посреди всех своих забот она нашла время отыскать и распечатать кучу англоязычных материалов по теме, за субботним столом рассказывать про заселение Орегона и manifest destiny и отыскать фотографию, на которой Рахель жгла американский флаг. Когда Кен и Милдред Каннингем просили суд о возможности посмотреть в глаза “убийце дочери” - чего они, собственно, ожидали? Может быть, кого-то, кто истерзан чувством вины и озлоблен на правительство, пославшее его в Газу? Или какое-нибудь кровожадное пугало, идеально подходящее для очередного кровавого навета? При всем моем сочувствии их горю, я просто не мог дать им ни того, ни другого.

* * *

В Гиват Офире вовсю шло строительство, несколько караванов уже были готовы принять хозяев, и к осени 2010-го Алекс с Тали дозрели до хупы. На празднество чуть ли не в полном составе завалилась йешива Шавей Хеврон, какие-то рок-гитаристы, с которыми Алекс дружил в Рамат-Гане, Талины подружки по гонкам на мотоциклах (первый в Израиле клуб девушек-байкеров), явно впервые в жизни надевшие длинные юбки. Одного из братьев Тали я узнал по срочной службе в Газе семилетней давности. Разделить эту разношерстную толпу на мужчин и женщин не удалось, и я увидел, как Малка утешает мать Алекса, тепло и сосредоточенно, как будто они одни и нет вокруг шумной толпы. Не зная русского языка, я, тем не менее, примерно представлял себе этот диалог. Инна извинялась, что год назад наорала на Малку по телефону. На что Малка отвечала, что она давным-давно про это забыла, какие могут быть разборки и обиды в такой счастливый и радостный день, и что мы все благодарны Инне за то, что она воспитала такого сына.

В следующем году нас порадовали законными браками Натан с Ришей. Я оглянуться не успел, а они уже не маленькие, принимают взрослые решения и стоят под хупой с какими-то посторонними людьми. Конечно, то, что люди посторонние, это мое мнение, а его, как Малка не уставала мне повторять, никто не спрашивал. Но если бы спросили – я бы ничего, кроме хорошего, ни про Нехаму, ни про Азарию не сказал. Нехама была красива спокойной утонченной красотой польской аристократки, вроде тех, что фигурировали в рассказах теток, маминых сестер. Она обгоняла Натана в образовании, росла в куда лучших условиях и все равно умудрялась держаться в его тени. Значит, он действительно ей дороже всего остального Что до Азарии, то он внушил мне уважение еще до свадьбы и на самой церемонии не разочаровал. Совершенно слепой, он пошел под хупу сам, с прямой спиной, легкими, уверенными шагами. Никаких тросточек, никаких родственников, ведущих под руки. Унизительный обычый, просто стыдно. Что это за жених, которого надо вести под хупу под руки как глупого мальчишку или немощного старца? Из супружеской спальни он тоже будет бегать к родственникам за консультациями? Азария точно не будет. Мизрахим, они на это дело быстрые. Меня поразило, как быстро он отыскал ришин палец и одним четким движением надел кольцо. Я про себя благословил “Благословен… освободивший меня от ответственности”[282].