Город на холме

В коридоре было тихо, только из-за пары дверей доносилось неразборчивое телевизионное бормотание. Нет, теперь, пока я не найду Хиллари, я точно отсюда не уйду. Даже спать уже не хотелось. В конце коридора на каждом этаже этого заведения находилось что-то вроде мини-кухни со столиками, холодильником, микроволновой печкой и раковиной. Вроде армейских кухонь на отдаленных базах, но поменьше и почище. Это помещение отделялось от основного коридора коридором поменьше, и большие окна выходили прямо на панораму ночной Беер-Шевы. Еще подходя, я услышал голоса. Один принадлежал Хиллари, а другой женщине постарше. Тут бы мне и уйти, но победило совершенно подростковое любопытство, за которое я в соответствующем возрасте огребал по самое не могу. Кто это наносит Хиллари такие поздние визиты?

Я остался стоять в маленьком коридоре. Про то, что подслушивать нехорошо, Офира меня научить не успела, а сейчас уже поздно, скоро тридцать стукнет. И вообще, в отличие от этого энтузиаста из трактата Берахот, я не полез ни под чью кровать[298], а нахожусь в общественном месте, где имею полное право находиться.

Сначала я обрадовался, подумав, что к Хиллари, наконец, приехала из Америки мать или что у родителей Ури проснулись хоть какие-то родственные чувства. Нет. Для американки иврит говорившей был слишком беглым и выразительным, для уроженки страны – слишком правильным и формальным. Иврит явно не был у нее первым языком или даже, как у меня, вторым.

- Я его не оправдываю. Мне больно от того, во что он превратился. Я сама боюсь там показываться. Представь, каково мне. Представь, что это не какой-то абстрактный араб, а твой сын или внук, которого ты помнишь маленьким и беспомощным.

- Ничего себе абстрактный! – это Хиллари. – Мы, между прочим, живем все на одном пятачке. Мне очень страшно иметь таких соседей. Очень страшно. Вы думаете, мне нравится жить в осажденной крепости? А какая альтернатива? Не жить вообще?

- Не кипятись. Ваши меры безопасности привели к тому, что здесь выросло поколение молодежи, с детства униженной и потому отчаявшейся. Я не призываю тебя расплакаться от вины и сочувствия, я просто хочу, чтобы хоть кто-нибудь среди евреев Хеврона понимал связь между причиной и следствием и не удивлялся. Мой внук думает, что пролив достаточно еврейской крови, он восстановит свое поруганное человеческое достоинство. Это не работает, но он этого уже не поймет. За временным неимением еврейской крови, сойдет любая другая. Будь это даже кровь собственной младшей сестры.

Это София Аднани из Назарета. Мы все знали ее имя из газет. Она обратилась к правительству Израиля с открытым письмом с просьбой предоставить Рание убежище по религиозным мотивам. Евреи ничего не могут решить сразу, а вот реакция первой в Кнесете женщины-депутата от арабского списка удивила своей низостью не только нас. В промежутках между заявлениями, что шесть миллионов евреев сидят у нее на шее и что палестинцы платят за преступления немцев, эта народная избранница нашла время публично обвинить Софию в предательстве, а Ранию – в развратном поведении[299].

- Мы все равно останемся в Хевроне. В том, что Рания не может остаться, есть доля нашей вины, но она меньше всех. Как лично я могу вам помочь?

Послышалось журчание воды, наливаемой в чашку.

- Ты можешь помочь в первую очередь своему мужу. Много ли надо хирургу на амбулансе, чтобы сорваться? Второго такого инцидента Хеврон просто не может себе позволить. Четыре тысячи лет назад здесь выступил человек с уникальным посланием – каждая человеческая жизнь драгоценна. Господь не будет бесконечно терпеть ненависть и кровопролитие вокруг его могилы.

Было очень тихо, а потом я услышал, как Хиллари шмыгает носом и всхлипывает.

- Каждый день этого боюсь… Каждый день.

- Это хорошо, что ты хоть кому-то можешь в этом признаться. Каждый плачет по своему покойнику. Я только хочу спасти Ранию, пока это возможно. Мне горько это говорить, но я не думаю, что Хеврон ждет что-то хорошее. Гнев Божий страшен.

- Я все равно не понимаю. В том, что Рания уже не девушка, виновата не она одна. Танго в одиночку не станцуешь. Почему хотят наказать только ее?

- Ты давно в Израиле?

- Десять лет.

- Могла бы уже понять. Здесь Ближний Восток. Женщина по определению виновата.

Фейга. Как же надо было задолбать человека, чтобы он не только ушел к врагам, но и искренне их полюбил. Каждый плачет по своему покойнику. Ладно, не могу я больше это слушать. Опасности для Хиллари София не представляет, а остальное не мое дело.