Город на холме

Я два часа прождала у конвейера в ташкентском аэропорту свой несчастный чемодан и хотела только одного - чтобы кончился, наконец, этот длиннющий день. Несмотря на интуристовский шик, мне с первых шагов стало ясно, что я прилетела в страну третьего мира. После падения советской власти и отделения от метрополии, бывшая колония с наслаждением вернулась к былой дикости. В Ташкенте еще ничего, а вот в Бухаре и Самарканде, как я слышала, воцарились абсолютно феодальные порядки с калымом, многоженством, рабством за долги и прочими прелестями. Даже среди персонала аэропорта никто не вел себя нормально – либо надменно, либо подобострастно. Какой кошмар.

Я толкнула тяжелую дверь в женский туалет, но она не поддавалась, словно что-то мешало. Я толкнула сильнее, послышалась возня, словно от двери что-то откатывалось. Стоя в дверном проеме, я увидела, что по полу в отчаянной драке катались две женщины. Впрочем, исход схватки был уже предрешен. Маленькая, но какая-то вся квадратная женщина, обвешанная бижутерией, как папуас, оседлала свою распростертую на земле соперницу и колотила ее по голове не то щеткой для волос, не то мобильником. Я мельком взглянула на жертву и под слоем вульгарной косметики разглядела совсем детское личико – хорошо, если ей уже есть восемнадцать.

Я схватила нападавшую за прическу, тряхнула и сквозь зубы тихо скомандовала на иврите: “Встать”. Пока она будет удивляться моей наглости и звукам незнакомого языка и сориентируется в обстановке, жертва успеет убежать. Но жертва не побежала. Она пыталась добраться до сумочки своей противницы и кричала по-русски:

- Отдай мой паспорт! Я никуда не поеду! Я передумала!

Я выдернула у них сумочку и вытряхнула содержимое на пол. Так и есть. Два паспорта, оба узбекские. Я наугад взяла один и раскрыла.

- Виктория Чумак! – прочла я – Получи назад свой паспорт и катись горохом, – это уже по-русски.

Но эта дура и тут не побежала. Она прижимала чудом полученный назад паспорт к груди, раскачивалась, как хасид на молитве, плакала и причитала.

- Как же ты могла. Я тебе верила, я думала, ты мне добра хочешь. Ты у моей мамы училась. А ты хотела меня в чужую страну продать, в публичный дом.

Похоже, мои подозрения подтвердились.

Я раскрыла второй паспорт и увидела там многочисленные визы в страны восточной Европы, в Германию и в Израиль. Так и есть. Она возит нам пополнение в массажные кабинеты.

- Иди, Вика, – сказала я. – Зачем взывать к совести человека, если ее там отродясь не было. Мама твоя, как я поняла, учительница на пенсии, значит, найди какой-нибудь другой способ ей помочь. А тебе, - я посмотрела в паспорт,- Рената Мурадымова, я в Израиль больше соваться не советую. Тебя задержат на границе, это я тебе гарантирую.

Закончив свой монолог, я швырнула паспорт Мурадымовой в лицо, чтобы хоть как-то показать, что я думаю об ее деятельности. Я была готова к тому, что она кинется драться, но она этого не сделала. Сочетания азиатской внешности, русского языка и израильской манеры держаться оказалось для неё достаточно, чтобы зависнуть, как неисправный компьютер.

На следующий день я должна была вечером встречать маму, которая летела самолетом из Дубаи. Наутро я отправилась в израильское посольство в Ташкенте, но не могу сказать, чтобы мне там сильно обрадовались. Меня принял какой-то лощенный сабра в двадцать пятом поколении, который, очевидно, мечтал о дипломатической службе в культурной европейской стране, а по недоразумению судьбы попал в Узбекистан. Больше всего его волновало, чтобы я не создавала волну. Напоследок он посоветовал мне заниматься своими делами, а в чужие разборки не соваться. Я оставила ему информацию, которую успела узнать (имя и номер паспорта) и поехала в аэропорт.

Следующие несколько дней у нас с мамой прошли в общении и походах по гостям. Впрочем, о главном я ей рассказывать не стала. Язычок у моей мамы острый и она ни разу не дала себе труда задуматься – а нужно ли высмеивать то, что мне дорого и свято. Прошло много лет, было прочитано много книг по психологии, прежде чем я поняла – со мной все в порядке. Я не принцесса на горошине, мои эмоции не чушь и не блажь и имеют право на уважение. Не говорить своим коллегам колкости моя мама почему-то соображает. Так почему же со мной она считает себя вправе распускаться? Воспитывать собственную маму - это дохлый номер, я просто замкнулась и перестала делиться с ней сокровенным. Если вдруг случится невозможное и Шрага женится на мне, моя мама узнает об этом в последнюю очередь и скорее всего постфактум.

Утром пятого апреля мы отправились на кладбище. У каждой могилы возились родственники, сгребали мусор, подкрашивали ограды, сажали рассаду. У серого камня с портретами Владимира и Серафимы Ан мы были одни. Мамин брат почтительным корейским сыном не был никогда, был занят исключительно собой, своей карьерой, женитьбами и разводами. Недавно я нашла в социальных сетях свою кузину. Она пишет диссертацию в Норвегии и собирается замуж.