Город на холме

С видом идущей на заклание овцы я села к МакБрайду в машину. Мы проехали пол-Манхэттена, а я не проронила ни слова. МакБрайд, тоже молча, привез меня в гостиницу, в заранее снятый номер. Там находились мой куратор − капитан Бьянкавилла, и психолог из штаба полиции. Ни слова не говоря, Бьянкавилла протянул мне мой настоящий американский паспорт. И тут я почувствовала, что не могу выйти из образа. Личина прилипла ко мне и не хотела сходить. Я смотрела на МакБрайда, как кролик на удава, ожидая, что он с минуты на минуту бросится меня избивать (девушки в борделе говорили, что на целый день увозят именно для этого). Психолог быстро сориентировалась, она поняла, что за последние несколько месяцев я отвыкла видеть в мужчинах нормальных людей. Я позволила этой пожилой еврейской женщине, чем-то напоминавшей миссис Островиц, подвести меня к столу. Там лежали медали Дэвида в прозрачном пакете, сложенный треугольником американский флаг в деревянной рамке, врученный мне на похоронах от имени “Президента и благодарной страны”, серебряные субботние подсвечники, серебряная же коробочка для пряностей и белая салфетка для халы, которую я сама же в девять лет вышивала. Все, что я, уезжая на задание, сложила в сейф, как самое ценное, что у меня было. Я буквально физически почувствовала, как личина падает с меня. Откуда-то из глубин памяти всплыло “Меня зовут Хонг Хан Коэн. Я родилась 1-го марта 1970-го. Моего отца зовут Дэвид Коэн, ганнери-сержант, United States Marine Corps. Его личный номер такой-то. Мою мать зовут Тхам Нгуен”. Но вслух я сказала:

− Меня зовут Розмари Коэн. Мое звание детектив, номер удостоверения такой-то. Я оперативник спецгруппы по выявлению траффика женщин из стран Юго-Восточной Азии с целью проституции и порабощения.

Состоялось несколько громких процессов. По моим показаниям были арестованы и посажены не только наши местные фигуранты, но и звенья цепочки в нескольких штатах, в Канаде и даже в Таиланде. Интерпол кланялся и благодарил. И тут у меня начались неприятности. Мне регулярно давали понять, что у тех, кто сел по моим показаниям, на свободе остались друзья и коллеги. То подожгут дверь квартиры. То обезглавленная крыса в коробке. То шепот из-за плеча в метро: “You’re dead”. Они давно был уже могли убить меня, но им нравилось сводить меня с ума. Они хотели, чтобы перед смертью я еще и помучилась как следует. Ясным сентябрьским утром я пришла на One Police Plaza подавать рапорт об увольнении. Не успела.

Не помню, кто кому что сказал, но до меня дошло, что горят башни-близнецы и там нужна каждая пара рук. У меня заняло десять минут добежать до Либерти-стрит. Там было нечем дышать. Удушливый запах авиационного бензина, горящего металла, химикатов и сожженной человеческой плоти проникал в меня при каждом вдохе, валил с ног. Я оказалась в облаке густой пыли, разъедающей глаза, я не видела дальше собственной протянутой руки, но продолжала бежать в самую гущу этого ужаса, на запах, на крики. Где-то слева и внизу раздался осипший голос, просящий о помощи, непонятно, мужской или женский. Я присела на корточки около засыпанного белой пылью существа, закинула его (или ее) руку на свое плечо и выпрямилась. Где-то шагом, где-то волоком, я дотащила это гражданское лицо до безопасного места и вернулась за следующим. И так несколько раз. В какой-то момент я поймала собственное отражение в каким-то чудом не лопнувшей витрине и удивилась – неужели я за последние сорок минут успела поседеть? Нет, это была пыль. Ядовитая пыль, которая сейчас, четыре года спустя, меня убивала.

Я бежала к северной башне в очередной раз. Внезапно резко потемнело, словно над всей улицей нависла гигантская тень. Стало очень жарко. Я споткнулась обо что-то, упала лицом в груду обломков, пыталась подняться, но не могла. Пот вперемешку с копотью и пылью заливал глаза, я уже ничего не видела, только поняла, что кто-то профессиональным жестом взвалил меня себе на плечо и понес.

Я очнулась в больнице. У моей постели сидел капитан Бьянкавилла.

− Вам что, больше негде быть и нечего делать? – прохрипела я.

− Представь себе. Пожарное и полицейское начальство перегрызлось и нас отстранили.

− Как там?

− Кошмар. Северная башня тоже упала. Но я не об этом пришел с тобой говорить. Это шанс, Розмари. Шанс тебе исчезнуть. Мы можем вставить твое имя в список погибших, а ты начнешь новую жизнь с документами на новое имя. Никто не станет доискиваться, где тело, сама понимаешь.

Я откашлялась и сказала:

− Дайте мне время подумать.

− Я завтра приду.