Город на холме

− Чувства вины.

− За что, Шрага? За то, что я тут живу? В Америке тоже бывает, что соседи друг другу не нравятся. Но не мы начали тут оргию убийств. Мы защищаемся. Я что, должна чувствовать себя виноватой в том, что наша самозащита успешна?

− А страх?

− А то нет. Я каждый день его преодолеваю. Элеонора Рузвельт говорила: женщина, она как пакетик чаю – не поймешь, какого она по-настоящему цвета, пока в кипяток не опустишь.

− А кто такая Элеонора Рузвельт?

− Иди на базу. Ури за тобой зайдет, и я тебе расскажу кто такая Элеонора Рузвельт. А сейчас мне пол мыть надо.

− У меня сегодня вечером наряд. А завтра вечером я свободен.

Выйдя за ограду, я оглянулся и увидел, что Хиллари энергичными движениями выжимает над ведром тряпку, в которой даже с такого расстояния можно было узнать флаг Палестинской автономии. Зачем они это делают? Ведь всем от этого только хуже.

На коллективный шабат у меня попасть не получилось из-за службы, но пару раз навестить к ужину семейство Страг все-таки удалось. По дороге от базы до дома Ури успел рассказать мне, как стыдились родители его, вернувшегося из Газы, как он впервые увидел Хиллари на какой-то экскурсии вот по этим холмам, как во время демонтажа очередного форпоста она сидела на развалинах и плакала: “How can our fellow Jews do this to us?”[90]

− И знаешь, что я сделал? Уже три года соблюдал, в йешиве по вечерам учился, все как полагается, на шидухи выходил. Как будто ничего этого не было. Просто подошел и сказал: “Hillary, will you please marry me?”[91]

Почему меня не хватило сказать Малке то же самое, не смотря ни на что?

В конце третьей недели моего пребывания в Хевроне из снайперской винтовки обстреляли район Авраам Авину. Погиб ребенок, а его мать получила пулю в коленку. Обстрел был произведен из района Баб-эль-Хан. Командование очень встревожилось наличием у арабов снайперской винтовки. Раньше ничего кроме “калашей” у них не водилось. Я как раз удивлен не был. Им собирают столько денег в рамках гуманитарной помощи, а на всю H2 (население 30000 человек) нет ни одного акушерского пункта. Зато закупиться снайперскими винтовками и стрелять по евреям − это, очевидно, достойное применение международных пожертвований.

И снова рейд. Многоквартирный жилой дом, все перевернуто вверх дном, женщины и дети плачут, старики в ужасе, мужчины длинными рядами стоят лицами к стене в наручниках и повязках на глазах. Ищем снайперскую винтовку. Выскочили на крышу. Пахнет гарью, где-то что-то жгут. Вот она, наша пещера Алладина, уж не знаю, как его там зовут. Ящики, накрытые брезентом, все новое, смазанное, одна початая коробка патронов.

− Держите! Уйдет!

Я увидел только силуэт, прыгающий с крыши, и рванулся за ним. Что-то подсказало мне, что он не торопится стать шахидом и что там есть другая крыша. Так и есть, вот он, дом пониже. Но расстояние не маленькое. Он с детства прыгал по этим крышам, я а могу и не рассчитать. Он заметил мое замешательство и крикнул:

− Ну я стрелял, я! И что ты мне сделаешь? Ну и трусы же вы!

Надо же, я не помню, чтобы когда-нибудь с безопасного расстояния целился в женщину с ребенком. Но самое ужасное, что прицелиться в него не получается и надо прыгать. Ладно, подумал я, скидывая бронижилет. Ии рацон мильфанеха[92].

Бетонная поверхность ударила по подошвам, и я понял, что спасен. Я догнал его, и мы сцепились. Автомат мешал, болтаясь за спиной, но девать его было некуда. Осколки и обломки, разбросанные по крыше, врезались в спину. Мне удалось все-таки его оседлать, начать душить, и я услышал, как трещат его ребра у меня под коленом. Или, может быть, мне это только показалось.

Наверное, мы все-таки долго катались, потому что за это время наши успели попасть на крышу традиционным способом.

− Да ты что его, убивать собрался? – прозвучало у меня над головой, и я почувствовал, как меня буквально за шкирку оттаскивают от этого человекообразного.

− А что, я должен что-то другое с ним делать? – искренне удивился я.

Существо хрипело и откашливалось, но было живо. Настолько живо, что отыскало меня глазами и нагло осклабилось. Я попытался встать и острая боль стрельнула в лодыжку. Похоже, я чего-то там вывихнул, совсем как юная жительница Хан Юниса, сиганувшая на головы ненавистным оккупантам. Как я еще бегал на этой ноге. Взглянув на запад, я наконец понял, что там горело. Какой-то магазин на улице Шухада, она же улица Царя Давида. Вернувшиеся с похорон маленького Авреми поселенцы его подожгли. Потом от Хиллари я узнал, что мать мальчика, Одая, просила их этого не делать. Но кто женщину слушать станет.