Город на Стиксе

Аргумент показался убийственным, и Бернаро исчез. Мы с Виктором сидели в ресторанчике «Il salotto» и пытались перекричать слишком громкую музыку, которая грохотала из каждого угла, словно пытаясь всех выкурить из довольно тесного зала. Перекричать ее оказалось невозможно, и я предложила выйти на улицу. Мы шли пешком без цели, затем пересели в машину, Виктор что-то все время рассказывал – я кивала и в моей голове крутился школьный чеховский человек в футляре. Лошади кушают овёс и сено. Волга впадает в Каспийское море.

Я слушала про сено, смотрела по сторонам, пытаясь привыкнуть к тотальному белому цвету, который окружал снизу и сверху, во всех проекциях и с одинаковой интенсивностью. Вот и спутник мой был так же бесконечно и одинаково скучен. Что бы он, бедный, ни говорил и ни делал, все было однозначно и банально. Галкин Леонид, однако, был гораздо многомернее. А может, это мне так кажется, потому что я примеряю бедного парня на себя? Как Томина – своего «индуса»? То есть вообще, безотносительно – живи он, и дай ему Бог здоровья. Но чтобы всегда был рядом? В упор не надо.

Белый цвет вокруг, такой радостно-непривычный вначале, постепенно стал тяготить неизменностью красок. Чтобы их разбавить, мы поехали к Камскому мосту, подсвеченному желтыми и фиолетовыми огнями. Огни двоились, троились, мерцали в воде, бросали свои частые сети на противоположный берег и внятной цепью уходили к железнодорожному мосту, который всегда был для меня символом выхода, бегства из Города. Не автотрасса, не международный аэропорт, не вокзалы, не речной причал, а именно железнодорожный мост был для меня этим символом.

***

Утром в редакции я обнаружила у себя на столе факс из оперного театра: через неделю состоится главное событие сезона – Денис Мацуев и Вадим Арефьев на двух роялях «Стенвей» в сопровождении оркестра сыграют Второй концерт П. И. Чайковского. Приглашали на пресс-конференцию.

Мы с Олегом так искали встречи с Арефьевым! Вот она, встреча – пресс-конференция уже завтра. Но это значило только одно: статьи об Арефьеве избежать не удастся. И, может быть, не одной.

Я ехала в театр, и со всех афишных тумб на меня смотрели Арефьев с Мацуевым на фоне черно-белых клавиш. Афиши были приклеены к городским трамваям, дверям магазинов, киоскам, заборам, остановкам, и все бегущие строки всех рекламных экранов оповещали об этом культурном событии.

Непосредственно встречаться с Вадимом Арефьевым мне пока не доводилось. Но те, кто его знал, сходились в одном: самовлюбленность, переходящая в нарциссизм, явно мешала его карьере. Правда, что касается внешности, это был абсолютно не мой тип: среднего роста подвижный мужчина с выразительными руками. Впрочем, три (только официальных) жены в анамнезе, как выражается Жанна, свидетельствовали о явном успехе у женщин.

Усевшись в первом ряду, я задала все нужные и ненужные вопросы, не дав раскрыть коллегам рта и преследуя одну-единственную цель – чтобы он меня запомнил. Цель, видимо, была достигнута, и когда я подошла к Арефьеву после пресс-конференции, он так от меня шарахнулся, точно я предложила ему себя в качестве четвертой жены.

– Никаких вопросов, через пять минут репетиция, – проговорил он, разглядывая свое отражение в зеркальной стене оперного класса. Отражение говорило, что его обладатель доволен текущим моментом и всей своей жизнью, в которой наметился новый и важный этап: концерты с Мацуевым должны были пройти в девяти городах России.

– Но, Вадим Кириллович, очень важное дело, – я призвала на помощь все свое обаяние.

Он помолчал, пожал плечами, направляясь к двери:

– Что может быть важнее репетиции?

– Что? Ваша жизнь, – не выдержала я. – Ведь трое рыцарей уже погибли.

Арефьев остановился, и, продолжая стоять ко мне спиной, тихо переспросил:

– Что вы сказали? Повторите.

И тут я предъявила ему фотографию картины Марка Фомина.

– Я сказала, что три человека из общества «Белые рыцари», изображенные на этой работе, внезапно скончались. Остались двое, и мы не знаем, кто будет четвертый.

Он взял в руки снимок и тотчас вернул его мне:

– Через три часа. В зрительном зале.

Через три часа в зрительном зале это был совсем другой человек: осунувшийся, даже изможденный. Репетиция, за время которой концерт был сыгран дважды, выжала из музыканта все, его руки дрожали и даже глаза словно выцвели, а под ними залегли тени. Я два раза была на его сольных концертах, и оба раза видела, что выкладывается он до донышка, до конца.

– Понятия не имею, как вы узнали об этой истории, – наконец, начал он, – я сам о ней давно забыл, и, если б не звонок Марка две недели назад, то и не вспомнил, это точно.

– Вам звонил Марк Михайлович?

– Да, как раз перед выставкой. Я был в Москве. Позвонил и сказал: нужно встретиться. Лет пять мы с ним вообще не виделись. С Гошей – да, выпивали, было дело. Водонеев иногда заходил. А с Марком у нас не сложилось.

– Из-за женщины?