Город на Стиксе

– Шла домой, как выжатый лимон: была в театре, потом двинула в редакцию – писать. Бреду часу в десятом, а там он.

– Что, у тебя в квартире?

– Нет, внизу. Я пригласила выпить чаю – не держать же его на улице в машине!

– Вот с этого места поподробней…

– Ну, пили чай, и бутерброды… Да! Сделала бутерброды, и мы вдруг стали целоваться.

– Где, на кухне?

– Галь, ну, какая разница, где? На кухне целовались, у окна. Не помню… Все было так логично и естественно. Да! Это-то меня и изумляет. Когда я уезжала из его замка в семь утра, все же было абсолютно по-другому! Мы стали друг от друга отдаляться, поэтому я, собственно, и сбежала.

– Значит, ситуация назрела. Сама же говоришь, что пауза была. Все и всегда происходит только в паузы.

– Да, пауза работает, конечно… Но чтобы за пять дней все так поменялось… Не знаю, не уверена я, Галь.

– Ну, ладно. Что потом-то?

– На другой день мы и не договаривались даже. Вдруг звонит: хочу приехать. Собственно, и все.

– Ну вот, а ты переживаешь!

– Я не переживаю, Галя. Я не могу понять!

– Чего тут понимать? Вы с ним встречаетесь с июля! И ездили на море отдыхать.

– Да, на четыре дня, и то работать!

– Неважно. Важно то, что вместе жили – тест на совместимость. Сейчас у нас ноябрь, прошло полгода. Чем ты недовольна?

– Не полгода, всего три месяца. Да и не в этом дело. А дело в том, что не собиралась я с ним спать! Разве непонятно?

– Да, в экспозиции мы все не собираемся, – очнулась Жанна. – А как дойдет до кульминации – ох, ах… Нет, с вами было все понятно сразу. Мы с Галкой думали, ты, как всегда, скрываешь.

– …Чего теперь делать-то, Жанн?

– Ничего. Жизнь все поставит на свои места, – закурила Жанетта.

– Она поставит, как же, как же! – перебила Галка. Так ставит, что костей не соберёшь. Нельзя пускать на самотек такие вещи. Во-первых, не звонить и дать ему переварить событие.

– Ну да, Джон Грей, я помню, помню… Я и так никогда не звоню.

– Бакунину звонила, я свидетель. Когда ты не звонишь, ты хозяйка положения. Во-вторых, не напрягаться. Ты напрягаешься – он расслабляется. Он напрягается – ты расслабляешься.

– Осталось только научиться – как. У меня тьма работы. А я что? Сижу, жду звонка… В лучшем случае, ем эти шарики…

– Это, Лиза, и есть напряжение. Иди к редактору, проси командировку на неделю.

– У меня здесь еще конь не валялся. У всех премьеры – спать не успеваю.

– Кто говорил тебе: иди в отдел науки? Сейчас были бы все пристроены. А что культура? Ни мужей, ни денег…

***

Я сидела в отделе новостей и смотрела в экран компьютера – мой «белый лист». Этот «белый лист» каждый раз вызывал во мне трепет, сопоставимый с любовным. Даже если на нем предстояло написать информашку в тридцать строк, я опять ничего не умела, и все приходилось начинать заново, никакие прошлые удачи не имели значения.

То же и в любви. Каким бы богатым ни был опыт, все и всегда приходится начинать заново, и никакой вновь изобретенный велосипед не поддается многоразовому использованию.

А тут еще возник на горизонте веселый Аристотель Горратис и начал бомбардировать меня эсэмэсками. Я обрадовалась ему, как родному (с ним не надо было вступать в отношения, а потом их куда-то девать), и у нас началась переписка. Аристотель писал мне о всяких пустяках, но так уморительно, что я хохотала до слез, на время забывая о своем «падении». Как выяснилось, он всю жизнь прожил в Москве, от папы грека ему достались только имя и фамилия; все остальное, и в особенности веселый нрав, он получил от мамы и был незаменим в любой компании. Мне так и не удалось узнать, что связывало его с Бернаро, а Горратис все время ускользал от ответа, и спрашивать я перестала.

А еще каждый день звонил Виктор, – один раз мы даже обедали, – и я не могла найти в себе силы сказать ему «нет».

Наличие этих двоих (пусть они оба и были статистами!), как ни крути, снижало пафос моих отношений с Бернаро и лишало его ореола исключительности. Во всяком случае, у меня был повод так думать.

Просидев перед экраном минут сорок, я вышла из редакции и неожиданно для себя направилась в сторону, противоположную дому. Я еще не понимала, куда несут меня ноги, свернула налево, добрела до цирка и пошла к Разгуляю. До вечера было еще далеко, но в это время года уже в пять начинает смеркаться, и я чуть ускорила шаг. Дошла до «Татищева с яйцами», взглянула на него, словно спрашивая совета, вернулась назад и поняла, что иду на Егошихинское кладбище.

Как ни странно, все дорожки здесь были расчищены, в церковь и из церкви шли люди, и я без труда повторила путь, который летом мы проделали с Мелентием, только с другого конца. Я легко нашла его дом, к которому тоже вела расчищенная тропинка. Вот только труба не дымилась, в окнах не было света, и я спустилась к речке Стикс, в который раз повторяя мучившее меня четверостишие: